Жорж Санд - Маленькая Фадетта

Ландри говорил довольно спокойно, но Сильвинэ снова заплакал; у него не было твердости брата, при одной мысли о предстоящей разлуке он не мог удержаться от слез. Ландри плакал гораздо меньше; он хотел взяться за самое трудное и избавить брата от всего остального. Скоро он убедился, что Сильвинэ боялся поселиться в чужом месте, в незнакомой семье.

— Послушай, брат, — сказал он ему, — если нам так тяжело расстаться, лучше уж я уйду. Ты сам знаешь, что я сильнее тебя, когда мы больны, что почти всегда бываем вместе, у тебя лихорадка продолжается дольше. Говорят, что мы можем умереть от тоски. Мне кажется, я не умру, но за тебя я не ручаюсь; поэтому мне будет легче знать, что ты остался с матушкой, она будет за тобой ухаживать и тебя утешать. Хотя я и не замечаю, что между нами делают разницу, все-таки, я думаю, тебя любят еще нежнее, чем меня, так как ты ласковее. Итак, оставайся, а я уйду. Мы будем близко жить. Земля отца Кайлло соприкасается с нашей, мы можем видеться каждый день. Я ведь люблю работу; потом я бегаю проворнее тебя и еще скорее приду к тебе, когда кончится мой трудовой день. У тебя немного дела, ты будешь заходить, гуляя, посмотреть, как я работаю. А я буду за тебя спокойнее, чем если бы ты ушел, а я остался. Вот почему согласись на мою просьбу!

Сильвинэ и слышать об этом не хотел; хотя он и был нежнее к отцу, матери и маленькой Нанетте, чем Ландри, но он боялся навалить все бремя на своего дорогого близнеца.

После долгих споров, они вынули жребий, и он выпал на долю Ландри. Сильвинэ не удовольствовался этой попыткой и погадал на орел и решетку. Три раза орел выпадал ему, все приходилось ехать Ландри.

— Видишь, сама судьба за меня, — сказал Ландри, — не надо ей противиться.

На третий день Сильвинэ все еще плакал, а Ландри совсем успокоился. Сперва мысль об отъезде огорчала его еще больше, чем брата, так как он все время сознавал необходимость подчиниться отцовской воле, но постепенно он свыкся с мыслью об отъезде, обсудив весь этот вопрос, а Сильвинэ до того отчаивался, что не мог рассуждать. Уже Ландри твердо решил ехать, а Сильвинэ еще колебался. Притом Ландри был немного самолюбивее брата. Им часто твердили, что из них не будет никакого толка, если они не привыкнут расставаться; а Ландри, гордившийся своим четырнадцатилетним возрастом, хотел показать, что он не ребенок. С самого первого раза, когда они полезли на верхушки дерева за гнездом и до сих пор он всегда убеждал и увлекал брата. Ему удалось и теперь его успокоить, вернувшись домой вечером, он объявил отцу, что оба покорились долгу, что они бросили жребий и ему, Ландри, приходилось смотреть за быками в местечке ла-Приш.

Отец Барбо посадил двойняшек к себе на колени, хотя они были уже большие и сильные, и произнес им следующую речь: — Дети мои, вы уже большие и разумные, вижу это из вашего послушания и очень доволен вами. Помните, что, угождая родителям, дети угождают и Господу Богу на небе, и Он не покидает их. Не хочу знать, кто из вас решился раньше. Но Богу это известно, и Он благословит того, кто решился, равно того, который послушался.

Потом он подвел близнецов к матери, чтобы она их похвалила; но мать Барбо поцеловала их молча, так как слезы душили ее.

Ловкий отец Барбо отлично знал, кто был решительнее и кто привязчивее. Он не хотел охлаждать добрых намерений Сильвинэ, понимая, что Ландри могло только поколебать в своем намерении отчаяние брата. Итак, он разбудил Ландри на заре, стараясь не задеть Сильвинэ, спавшего рядом с ним.

— Торопись, сынок, — сказал он ему тихо, — поедешь в ла-Приш, пока мать тебя не увидала; ты знаешь, как она огорчена, лучше ее избавить от прощания. Я поведу тебя сам к твоему новому хозяину и возьму твои вещи.

— А мне нельзя проститься с братом? — сказал Ландри. — Он на меня обидится, если я так уйду.

— Он заплачет, разбудит мать, если проснется и увидит, что ты уезжаешь, мать заплачет еще сильнее, при виде вашего горя. Полно, Ландри, у тебя доброе сердце и ты не хочешь болезни твоей матери. Исполни храбро твой долг, дитя мое, уезжай и не отвлекайся. Сегодня же вечером я приведу тебе брата, а к матери ты придешь на днях. Ландри бодро повиновался и вышел из дома, не оглядываясь. Мать Барбо спала не крепко и слышала все слова мужа. Чувствуя, что он прав, бедная женщина не шевельнулась и только раздвинула занавески, чтобы посмотреть, как вышел Ландри. Ей было очень тяжело, она соскочила с постели, желая его поцеловать, но остановилась, когда увидела спавшего Сильвинэ. Бедный мальчик так наплакался за три дня и почти три ночи, что страшно устал; его немного лихорадило во сне, он постоянно поворачивался на подушке, глубоко вздыхал и стонал. Тогда мать Барбо, глядя на оставшегося сына, созналась, что ей труднее было бы его отпустить от себя. Он был привязчивее, неизвестно почему: зависело-ли это от характера, или так Бог предначертал, что один сердечнее другого. Отец Барбо ценил работу более, чем ласки и внимание, а потому немного предпочитал Ландри. Зато мать любила больше нежного и кроткого Сильвинэ.

Она внимательно смотрела на своего бледного и слабого мальчика; ей было бы очень жаль отдать его в услужение. Ландри способнее был переносить труд, да и дружба его к брату и матери не доводила его до болезни. Этот ребенок хорошо исполнял свой долг, думала она; но, все-таки, он бы повернул голову и заплакал, если бы у него было нежное сердце. Он бы и двух шагов не сделал, не помолясь, и приблизился бы к постели, где я притворялась спящей, чтобы посмотреть на меня и поцеловать хоть край занавески. Мой Ландри молодец: ему бы только жить, двигаться, работать и менять место. А у Сильвинэ сердце девочки, его надо беречь, как зеницу ока.

Так рассуждала мать Барбо, ворочаясь в своей постели и не смыкая глаз; а тем временем, отец Барбо уводил Ландри через поля и луга в ла-Приш. Когда они поднялись на горку, за которой уже не виднелись строения ла-Косс, Ландри остановился и обернулся. Сердце в нем дрогнуло, он опустился на папоротник и не мог идти дальше. Отец сделал вид, что этого не заметил, и продолжал свой путь. Через минуту он тихо позвал его:

— Вот и день настал, мой Ландри, поспешим дойти до восхода солнца.

Ландри поднялся, удерживая крупные слезы, подступавшие к его глазам, он дал себе слово не плакать при отце. Он притворился, что выронил нож из кармана, и пришел в ла-Приш, не показывая своего горя, а оно было тем сильнее чем тщательнее он его скрывал.

Отец Кайлло очень обрадовался, увидев, что ему привели самого сильного и сообразительного из двух близнецов. Он понимал, что это решение обошлось не без горя, и постарался похвалить и ободрить молодого парня, так как был человеком добрым и хорошим соседом. Он угостил его супом и вином, чтобы придать ему храбрости, а то его грусть была написана на лице. Потом он его повел запрягать быков и показал, как надо было приниматься за это дело. Но Ландри не был новичком; он постоянно справлялся и правил отлично быками своего отца, у него была хорошая пара, Ландри возгордился, что у него на рогатине будет такой скот, увидев, какие были откормленные и породистые быки отца Кайлло. Ему было приятно показать, что он ловкий и не трус. Отец не преминул его похвалить. Когда настало ему время выехать в поле, все семейство отца Кайлло, от мала до велика, пришло его поцеловать, а самая младшая дочь привязала своими лентами ветку цветов на его шляпу, желая отпраздновать первый день его службы у них. Перед прощанием отец наказал ему, в присутствии его нового хозяина, стараться ему угождать во всем и беречь его скотину, как свою собственную.