Лоран Гунель - Бог всегда путешествует инкогнито

Подойдя к подножию Железной Дамы, я поднял голову и посмотрел на вершину. У меня сразу закружилась голова, и башня медленно закачалась. Рядом с ней я был таким маленьким и хрупким… Грешник, стоящий на коленях перед гигантским представителем Бога и молящий о милости.

Протолкавшись сквозь строй туристов, я подошел к южной опоре и представился охраннику у лифта, ведущего в ресторан «Жюль Верн».

— На чье имя у вас заказано место? — спросил он, сверяясь со списком, который держал в руках.

— Я к месье Игорю Дубровскому.

— Прекрасно, следуйте, пожалуйста, за мной, — ответил он, перестав глядеть в список.

Я пошел за ним по служебным помещениям внутри опоры. Он помахал рукой своему коллеге, который ждал вместе с клиентами. Мы прошли мимо них и оказались перед тесным старым лифтом из стекла и железа. Дверца с шумом захлопнулась за нами, как дверь темницы, и мы поехали наверх сквозь самое сердце металлических конструкций опоры.

— Господина Дубровского еще нет. Вы пришли первым.

Лифт поднимался все выше и выше, к невидимым звездам, оставив далеко внизу просторно раскинувшийся город.

На верхнем этаже у меня кольнуло сердце: я узнал знакомый канал, по которому шел пучок толстых электрических кабелей. Ладони сразу вспотели.

Охранник провел меня к метрдотелю, и тот принял меня изысканно вежливо.

Мы прошли сквозь ресторан до нашего с Игорем столика, огороженного стеклянным бордюром, и метрдотель предложил мне аперитив, чтобы скрасить ожидание. Я заказал перье.

В ресторане было уютно. Строгое убранство в черно-белой гамме и вечерний свет, пронизывающий горизонтальными лучами каждый уголок, создавали впечатление воздушной легкости. Некоторые столики были уже заняты, и до меня долетали обрывки разговоров на незнакомых языках.

Оглянувшись вокруг, я не смог сдержать дрожи. Эти металлические балки были мне слишком хорошо знакомы. Они нагло посмеивались надо мной, напоминая о моем отчаянии и миновавших страданиях. От головокружительного простора, открывавшегося внизу, захватывало дух: казалось, что ты висишь в облаках. В конце концов, вернуться на место, где пережил душевную травму, — дело здоровое. Я пришел сюда не стереть из памяти прошлое, а одеть его в новую историю. Надлежало заново переснять старую кинопленку, на которой события не то чтобы стерлись, но сильно смазались.

Какой же долгий путь пройден с того дня… Сколько пережито трудностей и тревог… Сколько раз окрыляла надежда, сколько было рывков вперед…

Конечно, ни я, ни окружающие не изменились. Я остался таким, каким был, да и как по-другому? Но у меня возникло чувство, что я освободился от цепей, как лодка от держащей ее чалки. Я убедился, что большинство своих страхов я создавал сам. Действительность порой принимает облик ужасного дракона, который сразу исчезает, стоит только смело посмотреть ему в глаза. Благодаря Игорю я приручил всех своих драконов, и теперь жизнь моя населена ангелами.

Игорь… Игорь Дубровский. Ив Дюбре. Теперь, когда наш договор потерял силу, во все ли потаенные уголки его жизни проник свет? Понял я его мотивы или нет? И кем я теперь его считаю? Все еще бывшим психиатром, тоже наполовину спятившим?

Время шло, а Игорь не появлялся. Ресторан быстро наполнялся посетителями, и вокруг столиков закружились в немом вальсе слуги, а метрдотель и сомелье руководили этой плавной хореографией. Я заказал еще стаканчик. На этот раз бурбон. Я никогда не пил бурбона, но сейчас мне вдруг очень захотелось.

Солнце закатилось, и небо порозовело. Теплый розовый свет разлился повсюду, неся с собой какое-то невероятное спокойствие и ясность. Меня не ждали никакие дела, мне ни с кем не надо было разговаривать. Я просто сидел и наслаждался каждым моментом. Время словно остановилось, блаженно потягиваясь.

Я взял свой бокал и принялся медленно вертеть его в пальцах. И кусочки льда закружились в танце, тихонько позванивая о тонкие стенки еле уловимым хрустальным звоном.

Игорь не придет. Я это знал в глубине души, смутно чувствовал.

Я долго смотрел в небо, и все мое существо, казалось, растворилось в его красоте. Глоток алкоголя обволакивал гортань нежным ароматом и согревал тело, маня его вытянуться поудобнее.

На Париж спустился вечер, и город засветился огнями, создавая здесь, наверху, совершенно колдовскую атмосферу.

Я поужинал один, и меня уносила вдаль нежность парижского вечера и убаюкивали тягучие аккорды фортепиано. А на небе мирно сияли звезды.

Человек удобно устроился в беседке, поставив рядом с собой чашку с дымящимся кофе, достал из пачки сигарету и зажал ее в губах. Он чиркнул спичкой о коробок, но спичка сломалась, и он небрежно бросил обломки на землю. Вторая загорелась сразу, он зажег сигарету и выпустил первый за сегодняшний день дымок.

Это было лучшее время дня. Маленький участок живой природы перед домом еще спал, и цветы еле заметно пахли росой. Капли росы, как маленькие жемчужины, еще виднелись на оцепеневших со сна лепестках. Солнце только начало подниматься по еще бледному утреннему небу. День обещал быть жарким.

Человек открыл газету «Прованс» и просмотрел заголовки на первой странице. Никаких особых новостей в конце августа не наблюдалось. Еще один лесной пожар возле Марселя, быстро ликвидированный после вмешательства самолетов. Ясное дело, какой-то пироман или безбашенные туристы, устроившие пикник вопреки запретам. Повысилось число посетивших летний фестиваль, при проведении которого выручка никогда не покрывала расходов. Ну вот, опять мы должны оплачивать концерты парижан из своих местных налогов.

Он отпил кофе и перевернул газету, чтобы взглянуть на последние страницы.

Ему в глаза бросилась фотография, под которой жирным шрифтом было набрано: «Молодой человек в двадцать четыре часа был избран президентом одной из крупнейших компаний по трудоустройству».

Сигарета выпала у него изо рта.

— Вот это да! Жозетта! Иди-ка посмотри!

Не ряса делает монаха, и не работа делает человека. Но она неумолимо меняет взгляд на вас других людей. Мое появление в бюро на следующий день после избрания привело всех в замешательство. В холле собралась целая толпа. Видимо, коллеги были настолько ошарашены поворотом дела, что не поверили и решили удостовериться сами. Каждый здоровался по-своему, но все до одного говорили со мной как-то необычно. Чувствовалось, что тут не обошлось без личной заинтересованности, чего бы мне, конечно, очень не хотелось. Одни явно осторожничали, другие, наоборот, спешили установить более близкие отношения, в надежде рано или поздно иметь с этого профит. Тома больше всех старался подольститься, что меня не удивило. Одна Алиса вела себя как обычно, и, похоже, ее радость была искренней.