Михаил Чулаки - ПРАЗДНИК ПОХОРОН

Владимир Антонович со Светой пошли к выходу. Со всех коек неслось:

— Доченька!.. Подойди!.. Человека надо!..

Света не обращала внимания на молящих старух. Теперь Владимир Антонович даже не очень ее осуждал: сколько их тут? Двадцать? Или тридцать? Ну-ка пойти всех подряд перестелить! Он взмок, пока с одной справился.

В коридоре Света повернулась к Владимиру Антоновичу и спросила с неожиданной для нее задумчивостью:

— Ну что будем делать? Надо было тебе сразу просить — до того, как лебедку эту навинтили. Чтоб ее от окна отъехать. Теперь-то трудней. Она ж цепляет, лебедка, а проходы у нас — видал?

Владимир Антонович вспомнил, что и в самом деле мамочка лежит у окна. Он и не обращал внимания, потому что темно на улице.

— А зачем — отъехать?

— Да так. Это как хочешь. Кто-то воздуха боится. Форточку когда открывают. Кто-то простужается, а кто-то и нет.

Света говорила как-то странно. И зычность ее куда-то девалась, почти вполголоса объяснялась.

Если б она спросила совсем прямо, наверное, и Владимир Антонович ответил бы прямо. Что-то ответил бы… А так оставалась возможность не понимать.

— Да она дома открывает форточку. Сама говорит, что свежий воздух полезен. Вечно нас гулять гонит.

— Ну раз любит…

— Так ведь кто-то ж будет лежать под окном. Если все не захотят…

— Кто-то, родичи, очень хотят, чтоб от окна отъехать, а кто-то и не очень.

Нужен был какой-то довод. Чтобы совершенно понятно, почему не нужно передвигать мамочку. Веский понятный довод.

— Раз уже лежит, раз наладили вытяжение… Теперь если двигать, можно только навредить. Что-нибудь сдвинется в переломе. — Постепенно он говорил увереннее. — Главное, чтобы как следует срослась нога! Из-за этого нельзя рисковать! Тем более двигать койку трудно, проходы узкие, обязательно заденет этим краном подъемным. А главное, чтобы срослась нога!

— Да, проходы узкие… Надо было сразу переезжать — если хотеть. — И Света без перехода объявила своим прежним громогласным голосом: — Так, значит, в пятницу я в ночь!

По последнему пункту скрывать ей было нечего.

Как и в прошлый раз, Владимир Антонович прогулялся на обратном пути. И чтобы провентилировать как следует легкие, и чтобы выполнить мамочкино наставление — она же так агитирует за свежий воздух!

Было время подумать о свежем воздухе в неожиданном аспекте.

Что ему сказала Света — если попросту? Что у окна много шансов простудиться. И что можно уменьшить эти шансы — почти свести к нулю, — если перетащить мамочкину кровать. А он — он оставил мамочку со всеми шансами на прежнем месте.

А если совсем попросту? Оставил с большими шансами умереть, потому что простуды в таком положении смертельно опасны.

Потому что — потому что он давно ждет, когда же она наконец умрет.

Потому что давно решил, что такое существование бессмысленно для нее — и мучительно для всех ее близких.

И прежде всего потому, что не хочет, чтобы Варя вскоре стала казаться мамочкиной ровесницей.

Потому что попробовал сегодня, что это такое — перестилка. А если так будет продолжаться год или два?!

Потому что помнит историю матери Игоря Дмитриевича.

Потому что поражен мужеством и благородством Лили Брик — но не может надеяться, что мамочка последует такому примеру.

Да, сегодня он взял на себя ответственность.

Хотя всего лишь устранился. Оставил все как есть.

В первый день, когда передвинуть мамочку было проще — хотя тоже ведь целая революция: двигать койку даже без этой косой лебедки! Или тогда можно было перенести на носилках? — он искренне ни о чем не догадывался. Никто ему не намекнул. Да он и не нашел ни одной сестры.

Во второй… Интересно, делался ли подобный намек Ольге? Скорее — нет. И потому, что Света заговорила из-за особенного к нему расположения. И потому, что не Ольге ухаживать за мамочкой, если та вернется в безнадежно лежачем состоянии, — живя отдельно, куда легче разыгрывать идеальную дочь.

А в общем-то — он же ничего не сделал. Мамочка в больнице? В больнице! И если врачи находят возможным, чтобы ее койка находилась там, где находится, — значит, все законно. На койках у окон постоянно лежат больные — почему один Владимир Антонович должен протестовать? Или почти один? А если бы мамочку перевезли — на это же место положили бы другую старушку! Что же, неужели Владимир Антонович тем самым обрек бы какую-то чужую ему старую женщину?!

Мамочка сломала ногу — не по его вине. «Скорая» привезла ее сюда. В больнице положили под окно — наверное, не было других коек. И вот мамочку лечат, поставили вытяжение, санитаркам заплачено, чтобы подходили, — кто может его в чем-нибудь упрекнуть?!

Дома он даже смог перечислить свои достижения:

— Ну вот, весь штат вокруг мамочки бегает, свежее белье ей постелено! Она уже на вытяжении, так что полноправная больная.

Варя не очень заинтересовалась свежей сводкой из больницы: она смотрела телевизор. Вторую серию чего-то многосерийного. Владимир Антонович никогда не смотрит такие вещи, и он считал до сих пор, что кино по телевизору — ну кроме редких шедевров — смотрит одна только мамочка. Но оказалось — и Варя туда же! Прежде Варя просто прикрывалась мамочкой: мол, раз она все равно смотрит, я уж гляну заодно. Но мамочка далеко — и вот Варя прочно уселась сама.

Зато Павлик неожиданно спросил:

— А Пушкина она там тебе не читала?

— Почему — Пушкина?

— Ну читала же Жениху, помнишь? "Невы державное теченье, передовой ее гранит". Могла бы и тебе: "Какое низкое коварство полуживого забавлять, ему подушку поправлять, печально подносить лекарство…"

Павлик не продолжил цитату. Но стало как-то легче: если сам Пушкин понимал, что у постели безнадежного больного не хочешь, а думаешь: "Когда же черт возьмет тебя?" — значит, это нормально, а охи и вздохи — всеобщее лицемерие!

На следующий день в больницу должна была идти Ольга. Павлика не было, Варя возилась на кухне — очередной серии сегодня не показывали, — и Владимир Антонович спокойно работал. Хорошо работалось — потому что и тихо, и чисто, и воздух свежий — и еще что-то. Если принять гипотезу той истеричной актрисы, может быть, дело в том, что "никто не вампирил"? Не сосала мамочка ту таинственную биоэнергию? Между прочим, и язва вела себя непривычно скромно: чуть поноет и перестанет.

Зазвонил телефон. Подошла Варя, чтобы он не отвлекался. Заговорила, заохала, так что Владимир Антонович равнодушно подумал, будто звонит какая-нибудь подруга, рассказывает романтическую сплетню. Но, наохавшись, Варя заглянула в комнату:

— Возьми трубку. Тебя — Ольга.

Ольга так кричала в телефон, что больно было слушать. Владимир Антонович отвел трубку от уха и стал постепенно понимать смысл довольно-таки бессвязных восклицаний: