Павел Басинский - Полуденный бес

– Кровь?

– Но ты же не смешиваешь великую Россию с ее нынешним жалким населением? Кстати, это принципиальный вопрос! Смешиваешь или нет?

– Ради будущего России я готов идти на многое, но я не согласен убивать русских.

– А тебе и не надо будет убивать, – возразил Вирский. – Тебе нужно всего лишь потерпеть, пока здесь заварят кровавую кашу. А ты, Платон, будешь ее бла-ародно расхлебывать.

– Следовательно, ты предлагаешь, чтобы я молча смотрел, как вы разрушаете страну?

– И верно продолжал служить Палисадову, – закончил Вирский.

– Я и так ему служу, – горько усмехнулся Недошивин. – Меня уже называют его серым кардиналом.

– Ты сам выбрал этот путь. Платон, ты не представляешь, насколько мы близки. И нам – слышишь, нам тоже! – нужна Великая Россия! Если бы ты только знал, что мы готовим в Америке, в Европе… Какой это будет восхитительный кошмар лет через десять. Европейские лидеры будут записываться у твоего секретаря в очередь на прием. Кстати, секретарем советую взять какого-нибудь монаха.

Недошивин пристально смотрел на брата.

– Ты затеял сложную игру, Родя, – наконец сказал он, – но я тебя переиграю. Ты прав, я старшенький…

– Так по рукам? – довольно потирая руки, спросил Вирский.

– Это зависит от того, что ты хочешь в виде первого взноса?

– Сущие пустяки, – сказал Вирский. – Помоги мне встретиться с Лизой.

Недошивин присел на скамью.

– Ты с ума сошел… Она мертва!

Вирский уже спокойно взглянул на крест над могилой Лизаветы.

– Ты так думаешь? Прекрати играть в материалиста, брат! Ты не все знаешь, но о многом догадываешься. Я же вижу, как тебе тяжело… Хочешь снять с души этот грех, освободиться от него? Ну так и сделай это, Платон! Оставь мне Лизу – слышишь!

– А Иван? Ты знаешь, что мальчик прилетел сюда, чтобы убить меня?

– Не беспокойся! Мальчишка уже в объятиях своей девочки. Скоро они полетят в США и нарожают тебе кучу американских внуков. Ты отдашь им в концессию половину России и умрешь, окруженный благодарной семьей и воспетый всей страной!

– Каким образом я найду Лизу?

– Она здесь, дурачок! Стоит мне уйти, и она выбежит… ну, скажем, вон из-за той могилки. Если не ошибаюсь, там лежит убиенный капитан Соколов. До чего я не люблю эти православные кладбища! Никакого порядка!

– Допустим, хотя это ерунда. Допустим, я встречусь с ней. Что я должен сказать?

– Чтобы глупышка не пряталась от меня! Она – мое детище! Без меня она – ничто, обычный труп! Скажи, чтобы Лиза перестала дурить и продолжала работать со мной. Тебя она послушает.

– После того, что я с ней сделал?

– А что ты с ней сделал? – высокомерно спросил Вирский. – Убил? Но ты же знаешь, что ты не убивал. А если бы и убил? Апостол Павел забил камнями христианского священника, потом раскаялся и всё тип-топ! В Лондоне главный собор отгрохали в его честь. И тебе, Платоша, отгрохают собор в Москве, дай срок! Только отрекись от Лизы! Оставь ее мне! Посуди сам, ну сколько ей маяться, бедной? Пора бы ей стать…

Вирский прикусил язычок.

– Елизаветой Вирской, ты хотел сказать? – уточнил Недошивин.

Родион боднул брата лбом в плечо:

– Махнем, Платоша? По-братски? Тебе – Россию, мне – всего лишь мертвую девушку? Это выгодный обмен – подумай!

– При одном условии: ты оставишь в покое Ивана.

Вирский задумался.

– Ну хорошо… Это осложняет мою задачу, но я ценю твои чувства. Итак, я пошел?

Когда Недошивин закончил свою речь в Малом зале Центрального дома литераторов, среди собравшихся журналистов российских и зарубежных СМИ воцарилось необычное в таких случаях молчание. Никто не лез первым задать вопрос странному полковнику КГБ, начальнику службы охраны генерала Палисадова, «серому кардиналу», как аттестовали его в прессе. История, рассказанная им, была столь невероятна, что даже самые матерые журналисты задумались.

Два десятка недоверчивых глаз были устремлены на полковника. Он же смотрел на них подчеркнуто равнодушно, но если бы кто-то более внимательно заглянул в его серые, близко поставленные у переносицы глаза, то обнаружил бы в них блеск обреченности. Недошивин ждал вопросов, понимая, что они его не интересуют. За исключением одного, ради которого устроил эту пресс-конференцию.

Из всех собравшихся на Недошивина не смотрели только двое. Первый – администратор писательского клуба поэт-графоман с выразительной фамилией Гапон, доставлявшей ему массу неприятностей. Свои стихи-верлибры Миша Гапон печатал под псевдонимом Михаил Светлый. На сходство этого псевдонима с Михаилом Светловым ему не раз указывали ревнивые собратья по писательскому цеху, равно как и на то обстоятельство, что до него существовал поэт с псевдонимом Саша Черный. Но все подозрения в попытке прилепиться к чужой славе Гапон решительно отвергал.

– Что поделать, если я светлый? – говорил он, глядя на собеседника голубыми наглыми глазами. – Так я вижу, так чувствую этот мир! Были вот Горький, Бедный, Черный… А я Светлый, понимаешь, старик! От моих стихов свет исходит!

Получив административную должность в ЦДЛ, Михаил Светлый вполне оправдал свою настоящую фамилию. Он умело и с подозрительной опытностью стравливал писателей «левого» и «правого» лагерей, «евреев» и «русопятов», как он их называл. Публичные дискуссии заканчивались вызовом милиции, так что в конце концов начальник Центрального РОВД отдал приказ заранее посылать на эти дискуссии усиленные милицейские наряды. И – недаром! Однажды на собрание радикально «левой» писательской группы, выступавшей за исключение из Союза писателей всех, кто против демократии, явилась банда коротко стриженных молодых людей в черных рубашках с монголоидными лицами. Из всего русского лексикона эти ребята твердо помнили только одно слово «жиды», но и его почему-то ужасно не любили. Бить этих самых «жидов», столь удачно собравшихся в одно время и в одном месте, и пришли молодые «монголы».

По иронии судьбы, в завязавшейся потасовке больше всех пострадал Еремей Кудряшечкин, недавно приехавший из Вологодской области покорять московский Парнас и явившийся на собрание из чистого любопытства. Опять-таки по иронии судьбы, вместе с «монголами» милиция арестовала молодого критика Иосифа Бермана, пытавшегося объяснить капитану милиции, что это не просто очередной писательский скандал, но серьезное политическое дело. К несчастью, именно этим утром из всего своего гардероба Берман выбрал черную водолазку, на которую и обратил внимание бдительный капитан, совсем не слушавший возбужденного юношу, требовавшего немедленной очистки Москвы от антисемитов. Когда Бермана втолкнули в воронок к «монголам», те радостно заржали, стали наперебой повторять единственное известное им русское слово, потирать кулаки и засучивать рукава. Находившегося в полуобморочном состоянии критика в последнюю секунду выдернул из воронка Гапон.