Антон Понизовский - Обращение в слух

Огненный ветер хлестал древесную кору: ошмёток коры отделился, как омертвевшая кожица, затрепетал, оторвался, перелетел лепестком…

Кора пошла трещинами, разломилась и обнажила древесные внутренности.

Тени на потолке двигались и ходили — а Лёлино лицо было освещено ровным светло-пламенным светом. Странно было, что, с одной стороны, это по-прежнему было Лёлино, и ничьё другое, лицо — но в то же время всё оно состояло из ровного пламени.

Стало жарко.

Древесная плоть покраснела и стала похожа на разрезанное мясо — похожа вплоть до каких-то хрящей, трахей, рёбер…

Другие поленья, уже прогоревшие более основательно, почерневшие — кое-где обметались белым налётом, как будто солью.

— Так вот что значит «огнём осолиться»! — прянул Федя. — Смотри: ты видишь — огонь и соль: ведь в точности же соль!.. А я всё думал, что значит?.. Интуитивно-то вроде понятно — но когда видишь глазами, совсем по-другому: «огнём осолится», «ибо всякий огнём осолится»…

Ведь ты понимаешь: о чём он рассказывал — это же тоже огонь: сжигающий, изменяющий… огонь страдания… и огонь со-страдания тоже — жжёт душу, и тело — буквально сжигает, даже если не на войне, а медленней, даже в течение долгой жизни — тело тоже сгорает, чернеет, твердеет и превращается в скорченную головёшку… Всё разделяется — сразу или постепенно — но всё, чему надо сгореть, сгорает…

Один замечательный современный священник, владыка Антоний Сурожский, когда был ещё молодым человеком — а он был врач по профессии, и во время Второй мировой войны участвовал во французском Сопротивлении, — у него был один пациент, прошедший концлагерь. Он попал туда тоже совсем молодым человеком, а вышел… в общем, вышел физически уничтоженным, физически полной развалиной. И он сказал будущему владыке Антонию: «Ничего от меня не осталось. Они выжгли буквально всё. Ничего не осталось — ни знаний, ни сил, ни памяти… Осталась только любовь».

Вот я слушаю эти истории — у них разная форма, структура, разный размер — как у этих поленьев — а ведь огонь везде один и тот же… любовь та же самая… боль та же самая… То быстрее, то медленнее, то внезапно, то вроде бы ожидаемо — но все должны пройти через этот огонь, через боль — чтобы сгорело всё, кроме любви…

— Почему обязательно «через боль»? — спросила Лёля.

— А помнишь, я читал притчу про плевелы?

— В общих чертах…

— Господь говорит своим ангелам: соберите плевелы и сожгите, а зёрна сложите в житницу, в Мой небесный амбар. Плевелы — это плоть. Зёрна — дух. Иными словами, любовь. Плоти надо сгореть, чтобы любовь, как огненные языки, поднялась в небо, к Богу. Две тысячи лет назад огненные языки спускались и разделялись, как будто в обратной съёмке. Теперь у каждого — свой «язык». Каждый должен, как огненный язык, подняться обратно и слиться со всеми… Понятно?

— Нет.

Тогда Федя немного подумал, и сказал по-другому:

— Вот ты не хотела остаться. А потом захотела. Ты хотела, чтобы я изменился. Но я не изменился бы, если бы мне не было больно. Не только сегодня больно — а долго, целые годы…

— Отчего тебе было больно долгие годы?

— Наверно, от одиночества… Нет, сейчас не хочу отвлекаться, потом расскажу. Я всё думал, со мной происходит какая-то несправедливость, пытался сбросить с себя, затушить, заглушить, — а оказалось, всё было правильно, необходимо. Иначе я ничего бы не понял — и ты бы сейчас не осталась со мной.

Помнишь, мы говорили, почему люди гордятся перенесённой болью? Вот я нашёл у апостола объяснение, прямо по полочкам, посмотри: «Хвалимся и скорбями»… — то есть буквально, «гордимся страданиями», «гордимся перенесённой болью», —

«зная, что от скорбей происходит терпение,

От терпения опытность,

От опытности надежда,

А надежда не постыжает»… — то есть «не обманывает», —

«Потому что любовь Божия излилась в сердца наши»!

«Любовь Божия» — это тот же огонь, «огнь поядающий»: всё в конце концов разделится на зерно — и на плевелы, на огонь — и на пепел, огонь поднимется в небо, а пепел развеется и исчезнет… Останется только любовь, без которой страдание и терпение не имели бы ни малейшего смысла…

— Ох, я плохо всё это понимаю… — вздохнула Лёля.

— А ты думаешь, я хорошо понимаю? Мы вообще в большинстве своём страшно тупые, мы, как правило, головой вообще ничего не понимаем — мы только на собственной шкуре… — Федя даже прихлопнул себя по загривку — и тут же осёкся, потому что Лёля быстро на него взглянула, и ему в глаза бросилась тёмная татуировка под её правым ухом — практически в том же самом месте, по которому он себя только что хлопнул. Федя страшно смутился. — Ты не подумай только… Я не хотел… это образ, скорее…

— Ну почему же, — ухмыльнулась Лёля. — Тупые — значит тупые… Зачем отрицать?

— Спрошу тебя! — отважился Федя, чувствуя, что она не обижена. — У тебя что-то там зашифровано, в этом штрих-коде?

— Я не говорила? — искренне удивилась Лёля.

— Мне? Нет.

— Это мой день рожденья.

— И всё-ё?! А я думал, какая-то страшная тайна!.. Слушай, ну и когда же у тебя день рождения?

— Послезавтра… Нет, строго говоря — уже завтра.

— Как?.. Завтра тебе двадцать лет ?! И что, ты не поехала даже домой?!

— А ты считаешь, должна была? — хитро спросила Лёля.

Вместо ответа Федя соскользнул с кресла и стал целовать её руку. Лёлина кожа по-прежнему пахла снежной водой.

— Не спеши. У нас много времени… Много-много…

Пламя скрипело, шуршало: звук был похож на хрустение дождя по гравию или по листьям.

Смыкались и размыкались огненные перепонки.

Лицу было жарко, как будто вслед за огненными языками под кожей двигались и расширялись горячие волны.

Федя почти не спал прошлой ночью (вообще, получалось, что за последние полтора суток он спал два часа), довольно давно не ел — и теперь пребывал в блаженном изнеможении… Тёк огонь — и он тоже тёк вместе с огнём; поднимались, витали искры — и мысли так же витали: «Всё это — про нас… Почему хочется бесконечно смотреть на огонь? Потому что — про нас… мы сгораем… и исчезаем в огне… мы питаем огонь… Мы сгораем, а он остаётся… один и тот же… Мы разные, а он — тот же… во мне… но и в ней… тот же самый… как долго… Мы думали, мы для себя — а на самом деле мы для него… Вот и дерево — для огня… Весь смысл дерева — только в огне… оно в нём проявляется, осуществляется… даже строение дерева — проявляется… только надо внимательно… Что-то было ещё… надо вспомнить… Как удивительны огненные языки: ни одного повторяющегося момента… красиво… Да! важно: красиво… да… очень красиво… Красиво — наверное, чтобы мы повнимательнее смотрели… а мы не смотрим… Но только что-то было ещё, такое простое… простое-простое… Только надо внимательно… что-то ещё…»