Том Перротта - Маленькие дети

— Мне очень жаль, Тодд. Теперь ты знаешь, что случилось. Я приехал прямо из больницы. Врачи сделали все, что могли.

— А Дженни уже знает?

— Через час поедем в аэропорт встречать ее.

А ведь мы это предсказывали, подумал Тодд.

Сколько он себя помнил, они с Дженни — сестрой, которая была на семь лет старше и уже училась в колледже, — всегда подшучивали над тем, как плохо мама водит машину. Сидя за рулем, она постоянно то заглядывала в зеркало и подкрашивала губы, то отворачивалась от дороги, чтобы достать что-нибудь из своей сумочки или настроиться на нужную радиостанцию.

«Мама, смотри, куда едешь, — говорили они ей. — Ты так убьешь кого-нибудь».

«Скорее всего себя», — весело отвечала мать.

— И что мы теперь будем делать? — спросил Тодд.

Отец, казалось, растерялся на минуту, долго смотрел на свою руку, будто у него на ладони был написан ответ, но потом потрепал Тодда по плечу и сказал твердо:

— Надо жить так же, как раньше. Как будто ничего не изменилось. Я уверен, что твоя мать хотела бы именно этого.

Услышав, что у отца уже имеется план, мальчик почувствовал такое облегчение, что тогда ему даже не пришло в голову усомниться в его мудрости. Через день после похорон Тодд уже играл в полуфинале за юношескую баскетбольную команду и заработал семнадцать очков. А еще через день он опять начал ходить в школу. Когда учительница сочувственно спросила у него, как дела, Тодд так твердо ответил «Отлично», что никто больше не приставал к нему ни с соболезнованиями, ни с вопросами.

И позже, в старших классах и в колледже, Тодд старался жить так, как желала его погибшая мать и отец, который скоро женился во второй раз. Тодд был председателем студенческого совета, лучшим квотербэком футбольной команды и одним из самых блестящих студентов, оставался при этом веселым, дружелюбным и общительным, никогда не испытывал недостатка в подружках, а после окончания колледжа получил приглашения сразу от трех юридических факультетов из пяти, в которые отсылал документы.

Только недавно, уже после того, как Тодд женился и сам стал отцом, он начал подозревать, что в самой сердцевине его жизни кроется какая-то червоточина — что-то неправильное, недоделанное или нерешенное. Возможно, именно этот скрытый дефект и заставлял его каждый вечер часами торчать у зеленой решетки, наблюдать за мальчишками, катающимися на досках, и отчаянно надеяться, что однажды они все-таки заметят его присутствие, заговорят с ним и, может быть, даже предложат выйти из тени и занять место среди них.

— Таких как он надо кастрировать, — отрезала Мэри-Энн, очевидно уверенная, что иной точки зрения и быть не может.

Шерил и Тереза дружно закивали. Речь шла о Рональде Джеймсе Макгорви, сорокатрехлетнем холостяке, бывшем уборщике католической школы, который отсидел срок за преступление на сексуальной почве и недавно вместе с престарелой матерью поселился в небольшом домике номер сорок четыре по Блуберри-Корт. Сара с Люси каждый день проходили мимо него, направляясь на детскую площадку.

Сара внимательно рассматривала смазанное изображение пухлого лысеющего мужчины с настороженным лицом на листовке, которую они обнаружили на столике для пикников. Жирная черная надпись гласила: СОСЕДИ, БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ!!! СРЕДИ НАС ПОЯВИЛСЯ ИЗВРАЩЕНЕЦ!Далее мелким шрифтом сообщалось, что Макгорви неоднократно привлекался к ответственности за непристойные обнажения и публичную мастурбацию, а также являлся главным подозреваемым в деле девяносто пятого года об исчезновении девятилетней девочки, которое, кстати, так и не было раскрыто.

— Просто аккуратно отрезать все лишнее, — продолжала Мэри-Энн. — Тогда и соседей предупреждать не придется.

— А знаешь, что еще надо сделать? — предложила Сара, удачно передразнивая ее безаппеляционный тон. — Надо прибить отрезанный пенис над входом в школу, чтобы другим извращенцам неповадно было.

Оценив сарказм, Тереза и Шерил вежливо хихикнули, а Мэри-Энн смерила Сару ледяным взглядом:

— Думаешь, это очень смешно?

— Нет, просто не могу поверить, что ты действительно хочешь кастрировать человека за непристойное обнажение.

— Хочу, если это необходимо для безопасности моих детей. А кроме того, он, вероятно, еще и убийца.

— Он всего лишь подозреваемый. А значит, считается невиновным до тех пор, пока его вина не будет доказана.

— Его вина уже была доказана. И он сидел за это в тюрьме, — напомнила Мэри-Энн.

— Ну и что? Он отсидел весь срок и загладил свою вину перед обществом.

Сара сама удивлялась упорству, с которым отстаивает совершенно чуждую ей юридически-казуистическую точку зрения. Когда-то в колледже она была самой горячей сторонницей Андреа Дворкин и Катрин Маккинон, участвовала в начатой ими непримиримой войне с порнографией и насилием и даже написала заслуживший одобрение соратниц реферат на тему «Нормализация ненормального: патриархат и сексуальное насилие в семье». Если бы тогда ее наставницам пришло в голову предложить кастрацию как метод борьбы с неисправимыми насильниками, Сара, разумеется, поддержала бы их с энтузиазмом. Но Мэри-Энн раздражала ее до такой степени, что если бы та вдруг высказалась в защиту гуманного отношения к детям и животным, то Сара скорее всего тут же начала бы отстаивать необходимость жестокости.

В сущности, ее выводили из себя не столько сами суждения Мэри-Энн, сколько невыносимое самодовольство, с которым они высказывались. В каждом произнесенном ею слове сквозила высокомерная уверенность женщины, твердо знающей, что она сумела добиться всего самого лучшего в этом лучшем из миров.

«Ну и чего ты добилась? — хотелось спросить Саре. — Вот этой отстойной детской площадки? Машины размером с паровоз? Дурацких шортов из лайкры? Секса раз в неделю и строго по расписанию? Двух благовоспитанных детишек, которые съеживаются каждый раз, когда ты к ним обращаешься?»

— Чик-чик, — Мэри-Энн сделала соответствующий жест указательным и средним пальцами, — и нет проблемы.

— А в некоторых странах отсекают руки людям, которые воруют из магазинов, — заметила Сара. — Может, нам тоже стоит это попробовать?

— Ну, воровать-то после этого наверняка станут меньше, — пожала плечами Мэри-Энн и заслужила одобрительный смех Терезы и Шерил.

Сара не питала иллюзий по поводу того, кто стал победителем в споре, но это было и неважно. Главное, у нее наконец-то хватило духу нарушить трусливое молчание и высказать вслух мнение, отличное от мнения Мэри-Энн. После истории с рисовыми крекерами Сара пообещала себе, что постарается найти новую площадку, где, возможно, появится шанс установить с другими родителями нормальные человеческие отношения, и, приняв это решение, сразу же почувствовала себя свободной и отказалась от неблагодарных попыток подстроиться под приятельниц.