Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы

«Что-то со мной сегодня не так», — сказал он сам себе, вытирая глаза платком.

И действительно, мысли его потекли не обычным проторенным путем — зайти туда, потом сюда, купить то, потом се… Вместо этого Василий зачем-то стал вспоминать свою жизнь и вдруг обнаружил, что вспоминать было особенно нечего. Каким-то образом этому способствовали необычайные музыкальные звуки, все еще доносившиеся до него сквозь сырой вечерний воздух.

— А ведь и впрямь, нечего мне вспомнить, — бормотал себе под нос Василий Семенович, — вот беда-то какая! Словно и не жил!

«Ну, про личную жизнь и говорить нечего, — объяснял сам себе Василий. — Не сложилась она, проклятая! А что еще? Диссертация моя фиговая? Конференция провальная? Зачем это все? Куда это все? Какая Высшая Сила замутила мою глупую, никому не нужную…»

Тут Василий Семенович остановился, прислушался сам к себе и к отдаленной музыке, которая еле слышным волшебным рокотом пробивалась сквозь шелест автомобилей и шум шагов. Ему все-таки было, что вспомнить.

Вот, что с ним однажды случилось.

Ехал он в троллейбусе за справкой в какое-то заведение, стоял у окна в хвосте салона и ни о чем не думал. Смотрел по сторонам. Кругом — август, солнце, тепло, прохожие идут куда-то в летних своих одеждах…

И вдруг, неизвестно почему, ему захотелось выйти из троллейбуса, не доехав до нужной остановки. Желание было настолько сильным, что он поддался ему, удивляясь сам себе. Выходя из открывшихся дверей, Василий обернулся и в последний момент увидел, что какой-то тип, только что вошедший в троллейбус, встал у окна на то самое место, где раньше стоял он сам. Тип был одет в шикарный черный костюм. «Что-то не по сезону одет человек», — только и успел подумать Василий, спускаясь на пыльную мостовую.

«И зачем я здесь вышел? — недоумевал он, стоя на незнакомой остановке. — Сяду-ка я теперь лучше на автобус.»

Спустя четверть часа, проезжая ближайший перекресток, Василий Семенович увидел троллейбус, в котором ехал раньше.

Задняя половина троллейбуса была срезана как ножом, а неподалеку, метрах в десяти, стоял тяжелый грузовик, у которого, видимо, отказали тормоза. Тут же, рядом, уткнувшись лицом в асфальт, лежал человек в шикарном черном костюме. Около него толпились какие-то граждане, но никто не пытался оказать лежащему человеку помощь. Человек был, очевидно, мертв.

Эта картина залитой августовским солнцем аварии, произошедшей много лет тому назад, аварии, где жертвой должен был стать он сам, внезапно всплыла в памяти Василия Семеновича, странным образом разбуженной игрой уличного саксофониста.

«Что это было? — спрашивал сам себя Василий Семенович, протискиваясь сквозь осеннюю вечернюю толпу, валившую из метро навстречу ему. — Зачем какой-то Высшей Силе понадобилось тогда меня спасать? Я ведь, в общем-то, неудачник. Посредственность. Из меня ничего толкового не вышло! А вдруг я должен был совершить что-то важное в этой жизни… Что-то необыкновенное… Но что?»

Эта, прямо скажем, спорная мысль заставила Василия Семеновича повернуть назад. Ему захотелось еще раз послушать уличного саксофониста. Ему померещилось, что музыка, которая подействовала уже один раз столь неожиданным образом, даст ему ответ на внезапно возникшие у него в голове вопросы.

Пошатываясь, он прошел два квартала, но оркестра прежнем месте не обнаружил.

Разница в возрасте у нас — конечно, велика. Вы могли бы подумать, что любовь наша несколько дефективна именно по этой причине. Но, уверяю вас, дело совершенно не в этом. Короче говоря, мы любим друг друга, так сказать, вполнакала. Она никогда не встречает меня, когда я возвращаюсь домой усталый после работы. И я тоже не особенно внимателен к ней… Бываю даже несдержан и груб, если ночью она начинает приставать ко мне со своими немыслимыми требованиями…

Но, как я уже сказал, дело не в моем возрасте (тем более, что физически я чувствую себя прекрасно), а в том, что сердце мое было разбито, даже, вернее сказать, выжжено предыдущей любовью…

После того как Та, которую я любил больше жизни, умерла, мне стало поистине все безразлично…

И вот в один из прекрасных летних дней, наполненных этим полу-безразличием, когда я сидел, погруженный в свои логарифмические расчеты, моя половинчатая любовь бросилась вниз с балкона.

В тот момент я услышал только легкий шум, которому не придал абсолютно никакого значения, но потом все-таки забеспокоился. Я обошел все наши комнаты, заглянул в самые укромные уголки и, нигде не найдя ее, только тогда понял, что случилось.

Стараясь не поддаваться панике, я выбежал на улицу, где по странному стечению обстоятельств не увидел ни одной живой души. Еще заметил я, что трава под балконом не была даже примята; это меня также сильно смутило.

Я вернулся домой и снова буквально обшарил всю квартиру, заглянул за все шторы, за которыми она любила прятаться от меня, когда бывала в хорошем настроении, но тщетно…

Я впал в какую-то прострацию и просидел, не двигаясь, несколько часов. Когда стемнело, я, вооружившись фонарем, снова отправился на поиски.

Мне повстречался один мой приятель, человек преклонного возраста, которому я один раз оказал некую услугу.

— Что ты здесь делаешь? — окликнул он меня, удивившись моему странному занятию. (Я просвечивал фонарем густые можжевеловые кусты, растущие перед окнами первого этажа.)

Я объяснил.

— Как она выглядит? — спросил он, очевидно, желая мне помочь.

Я коротко описал ее внешний вид, не забыв упомянуть ее выдающуюся красоту.

— Час тому назад я видел ее около гаражей, клянусь тебе! — воскликнул он.

Я бросился к гаражам, и в тусклом вечернем свете мне показалось, что она там стоит, прижавшись к кирпичной стене…

— Мышка, Мышка! Иди ко мне! — закричал я, вне себя от захлестнувших меня чувств.

Но Мышка (или не Мышка?) кинулась от меня прочь и вбежала в хозяйственный двор большого корейского ресторана, расположенного неподалеку.

Преодолев некоторое смущение, я последовал за ней, пытаясь поймать ее лучом своего фонаря.

Дальше произошло нечто удивительное.

В неверном фонарном свете я увидел, что их стало две. Совершенно одинаковых или почти совершенно одинаковых… Они сидели под чьим-то серебристым кадиллаком и обе жмурились. Но кто из них была моя Мышка — стало мне, к сожалению, непонятно.

— Мышка, Мышка… — продолжал я зазывать неуверенным голосом, светя фонариком под днище машины.

Тут из черного хода ресторана показался метрдотель в строгом костюме с галстуком-бабочкой. Послушав некоторое время мои вопли, он, наконец, заметил на безукоризненном русском языке:

— Что вы здесь, господин, иметь хотите? Это не есть мышка. Это есть кошка. Они есть кушать рыба. Продавать нет. Полиция вызывать?