Маргерит Юрсенар - как текучая вода

И только тут дон Мигель, как ему показалось, заметил, что тишина была наполнена шелестом, шорохом, шуршанием: в траве копошились всевозможные ядовитые твари. Вереницами бежали муравьи, пауки ткали тенета между двумя травинками. Земля светилась бесчисленным множеством глаз, желтых, как у этой девушки.

Дон Мигель хотел отступить на шаг, но не решился.

— Ступайте, монсеньор, — сказала девушка, — И помните: не только здесь водятся змеи.

В Агрополи дон Мигель вернулся поздно. Он спросил у фермера, как назывался разрушенный город, но фермер даже не знал, что такой существует. Зато Мигель узнал, что вечером донна Анна, перебирая фрукты, увидела в соломе гадюку. На ее крик прибежала служанка и убила змею камнем.

Ночью Мигелю приснился кошмар. Он лежал с открытыми глазами. Из стены вылез огромный скорпион, затем другой, третий; они взобрались на матрас, и замысловатые узоры, вышитые по краю одеяла, превратились в клубки змей. Смуглые ноги девушки спокойно лежали на них, словно на подстилке из сухой травы. Эти ноги двигались, плясали; Мигель чувствовал, как они ступают по его сердцу, и с каждым шагом они становились все белее; вот они уже на подушке. Мигель наклонился, чтобы поцеловать их, — и узнал ноги Анны, ее голые ноги в черных атласных туфлях без задника.

Перед самой заутреней он открыл окно и высунулся наружу, чтобы глотнуть воздуха. Свежий ветерок с залива леденил ему взмокший лоб. Окна в комнате Анны были открыты, но дон Мигель упорно глядел в другую сторону, на коз, которых гнали на пастбище под стенами замка; он с маниакальным упорством стал считать этих коз, сбился со счета и в конце концов повернул голову. Донна Анна стояла, преклонив колена, на молитвенной скамеечке. Когда она выпрямилась, ему показалось, что между подолом рубашки и атласом туфли он видит золотисто-бледную ножку. Анна приветствовала его улыбкой.

Он прошел на галерею, чтобы умыться. От холодной воды он окончательно проснулся и успокоился.

Потом ему снились другие сны. Утром он уже не мог четко отличить их от действительности. Он нарочно уставал, надеясь от этого крепче заснуть.

Часто он в одиночестве скакал к руинам города. Завидев колонны, поворачивал назад; порою же, словно помимо своей воли или стыдясь самого себя, он подходил к колоннаде. В траве играли маленькие ящерицы. Но гадюк дон Мигель не заметил ни разу, а девушка не показывалась.

Он стал расспрашивать о ней. Все местные крестьяне знали ее. Отец ее, родом из Лучеры, был сарацином; девушка унаследовала от него колдовскую силу; она ходила по деревням, и повсюду ей были рады, потому что она избавляла фермы от ползучих гадов. Опасаясь злых чар или, быть может, безотчетно повинуясь зову крови, — ведь в жилах его предков текла и мавританская кровь, — он не стал преследовать эту сарацинку.

По субботам он исповедовался одному отшельнику, жившему неподалеку, благочестивому, пользовавшемуся доброй славой. Но на исповеди не рассказывают о снах. Совесть у него была неспокойна, но, к собственному удивлению, он не знал, в чем себя упрекнуть. Он объяснял это смятение предстоящим отъездом в Испанию. Однако в последнее время он почти не занимался сборами.

Как-то раз знойным днем, возвращаясь после долгой скачки, он остановил коня, спешился и опустился на колени, чтобы напиться из источника. В нескольких шагах от дороги из расселины вырывалась тоненькая струйка воды, вокруг этого островка прохлады пышно разрослись травы. Чтобы достать до источника, дон Мигель, подобно зверю, улегся на землю. В кустах зашуршало, дон Мигель; вздрогнул - перед ним стояла девушка-сарацинка.

— А! Коварная змея!

—Берегитесь, монсеньор, — сказала чародейка. — Вода змеится, вьется, трепещет и блестит, и яд ее леденит сердце.

— Я хочу пить, — ответил дон Мигель.

Он был еще достаточно близко от крохотного круглого озерца, образованного источником, чтобы заметить на подрагивающей водной глади отражение узкого лица с желтыми глазами. В голосе девушки послышалось шипение. «Монсеньор, — как ему показалось, услышал он, — ваша сестра ждет вас неподалеку с чашей, полной чистой воды. Вы нальетесь вдвоем».

Дон Мигель, пошатываясь, взобрался в седло. Девушка исчезла: и сама она, и ее речи лишь примерещились ему. Наверно, его лихорадило. Но, быть может, когда человека лихорадит, он способен увидеть и услышать то, чего мы обычно не видим и не слышим.

За ужином царило уныние. Дон Мигель сидел уставясь на скатерть, ему казалось, что он чувствует на себе взгляд донны Валентины. Как всегда, она не ела ничего, кроме фруктов, овощей и трав, но этим вечером ей словно бы трудно было взять в рот и эту пищу. Анна не прикоснулась к еде и не проронила ни слова.

Дон Мигель, которого ужасала мысль о сидении взаперти у себя в комнате, предложил выйти подышать воздухом на эспланаду.

С наступлением сумерек поднялся ветер. Земля в саду растрескалась от зноя; узкие, поблескивающие лужицы болот гасли одна за другой; ни одна деревня не светилась огнями; над густой чернотой гор и равнины поднимался прозрачно-черный купол неба. Небо, алмазное, хрустальное небо, медленно вращалось вокруг полюса. Все трое, запрокинув голову, смотрели вверх. Дон Мигель гадал, что за злосчастная звезда всходила в его знаке, знаке Козерога. Анна, должно быть, думала о Боге. Валентина, возможно, вспоминала Пифагорову музыку сфер.

Она сказала:

— Сегодня вечером земля вспоминает...

Голос ее был чист, как звук серебряного колокольчика. Дон Мигель вдруг засомневался: не лучше ли было бы поделиться своими тревогами с матерью? Подыскивая слова, он понял, что ему не в чем признаваться.

И потом, здесь была Анна.

— Вернемся в дом, — тихо сказала донна Валентина.

Они повернули обратно. Анна и Мигель шли впереди; Анна приблизилась было к брату, но он отстранился; казалось, он боится заразить ее какой-то болезнью.

Донна Валентина несколько раз останавливалась и опиралась на руку дочери. Она дрожала под своей накидкой.

Донна Валентина медленно поднялась по лестнице. Дойдя до второго этажа, она вспомнила, что забыла на скамейке в саду платок из венецианских кружев. Дон Мигель пошел за платком; когда он вернулся, донна Валентина и Анна уже разошлись по своим комнатам. Он передал платок через камеристку и ушел к себе, не поцело­вав руку матери и сестре, как делал обычно.

Дон Мигель сел за стол, даже не сняв плаща, подпер подбородок рукой и всю ночь пытался думать. Мысли его вертелись вокруг какой-то неподвижной точки, словно мотыльки вокруг лампы, и он не мог остановить их. Самое главное от него ускользало. Среди ночи он забылся сном, но неглубоким: он сознавал, что спит. Наверно, та девушка околдовала его. Она ему не нравилась. Вот у Анны кожа была намного белее.