Пол Догерти - Крестоносец. За Гроб Господень

Отец Альберик выслушал его. Он был рад, что их предводителем станет Гуго. Гуго де Пейен был храбрым и опытным рыцарем, поднаторевшим в военном искусстве и искусстве владения мечом. Он уже очистился от грехов, воюя в Иберии с неверными. «А может, он фанатик?» — подумал Альберик. Лицо Гуго было худощавым, а темные глаза, тонкие губы и слегка крючковатый нос придавали ему хищное выражение. Он был высок и строен, с длинными и сильными руками искусного фехтовальщика, а душа его была возвышенной — к такому заключению пришел Альберик, поднимая руку и отпуская грехи. Он был рад, что Гуго де Пейен встанет во главе их отряда, и очень надеялся, что этот отважный рыцарь окажется верным союзником в его собственных тайных поисках истины.

То же самое касалось и Готфрида де Сен-Омера, который пришел исповедаться следующим. В отличие от Гуго, Готфрид был полноватым молодым человеком невысокого роста, с гладким улыбчивым лицом и копной волос соломенного цвета. На мир он смотрел ясными голубыми глазами удивленного и смущенного ребенка. Готфрид де Сен-Омер, единственный и любимый сын в своей семье, казался всем человеком, не воспринимающим жизнь слишком серьезно. Когда он начал перечислять свои грехи, отец Альберик быстро догадался, что Готфрид, вельможа с правом распределять приходы, был подобен лесному озеру, под гладкой поверхностью которого скрывается густая путаница водорослей и коряг. Несмотря на свою внешность и непринужденные манеры, Готфрид тоже принимал участие в лихих кавалерийских набегах на Иберию. Воодушевленный «Песнью о Роланде», в которой прославлялись геройские свершения Карла Великого и его паладинов, он уже успел повоевать с неверными в скалистых ущельях и на высоких перевалах. Однако после этих боев в душе его поселилась большая тревога. Теперь Готфрид понимал, что война — далеко не славное занятие. Он рассказывал Альберику о мрачных днях, полных беспросветного отчаяния, о ледяном ветре в горах, пронизывающем до костей. О сметавших шатры шквальных градах и проливных дождях, после которых начинали болеть лошади, уже несвежая солонина покрывалась плесенью, а в сухарях заводились жучки-долгоносики. Он рассказывал о том, как дожди и сырость превращали их кольчуги в сплошную ржавчину. Готфрид описывал также случаи массовой резни на пыльных равнинах, когда колодцы и ручьи были забиты трупами. Из этих набегов он возвращался, терзаемый одной мыслью: какое отношение имеет все это к любви Христовой? Этот же вопрос он задал и сейчас и получил обычный ответ: «Такова воля Божья!» Так проповедовал Урбан, и так учила Церковь. И разве в Ветхом Завете не рассказывается о том, как Бог поднял воителя Давида на защиту своего народа? Более того — в Новом Завете Христос велел Петру именно поднять меч, а не бросить его. Отец Альберик мысленно похвалил себя за то, что хорошо овладел этим ловким казуистическим приемом, которому научил его один знаток церковного права из Авранша. Он уже хотел было совершить отпущение грехов и поднял руку, как вдруг Готфрид вскинул голову и посмотрел на него пристальным и искренним взглядом.

— А как же Анстрита, отче? Она ведь была посвящена в наши тайные поиски. И ее смерть глубоко встревожила нас.

— Наш поиск продолжается. А про Анстриту сказали, что она — ведьма.

— Которая пыталась спастись в нашей церкви.

— Я ничем не смог ей помочь, — сердито прошипел Альберик, — и никто не смог бы. Госпожа Элеонора и господин Гуго были в то время в Клермоне. Вы тоже были с ними. Все произошло так быстро; мы не виноваты в том, что пролилась ее кровь.

Готфрид кивнул, поднялся и ушел. Альберик закрыл лицо руками, будто бы молясь, тем самым давая понять следующему исповеднику, что он еще не готов выслушать его покаяния.

«А кому же буду исповедоваться я?» — подумал священник. И воспоминания, словно пророки Судного дня, вихрем завертелись в его памяти, унося Альберика в прошлое. Эти воспоминания были старыми врагами, ревностно хранящими его былые грехи. Вот рушится боевой порядок англосаксов в битве на реке Сенлак. Вот сквозь него пробиваются многочисленные всадники в доспехах и кольчугах; их лица скрыты под коническими шлемами с широкими защитными планками для носа. «Боец», боевой штандарт Уэссекса, обвисает, как крылья раненой птицы. Вокруг слышатся крики окровавленных воинов. Сердце Альберика вздрагивает: крут ближних рыцарей Гарольда Годвинсона трещит и рушится, словно дерево, пораженное молнией. Мужество покидает его подобно вину, вытекающему из треснувшего кубка.

«Трус!»

Это слово кнутом стегало душу Альберика и сейчас, и тогда, когда он бродяжничал с братом Норбертом. Анстрита стала просто свежим порезом на старой ране. Необычайно умная, знавшая толк в лекарственных растениях и травах, эта загадочная женщина шла в поисках истины тем же путем, что и Альберик, Норберт, Гуго и Готфрид. А вдруг все-таки была хоть какая-то возможность ее спасти? Впрочем, ей определенно было суждено умереть. Крестьяне в капюшонах и масках, воспользовавшись отсутствием хозяина поместья, ворвались в ее убогое жилище на окраине деревни и напали на нее. Одному лишь Богу ведомо, почему они это сделали. У кого-то умер ребенок. Всем не хватало еды. Кто-то видел какие-то знамения. Нужна была жертва, и Анстрита стала козлом отпущения. Она скрылась в этой церкви, моля Альберика о помощи. И он собирался ей помочь, видит Бог — собирался! Однако страх парализовал его. А вдруг Анстрита скажет, что он был сообщником в ее таинственных деяниях? Он поспешил укрыться в ризнице, однако толпа выбила задние двери и хлынула в церковь. Альберик спрятался в узкой, пропахшей ладаном нише, а тем временем озверевшая орда приволокла сюда Анстриту и подвесила ее над костром на самодельной виселице. Постепенно ее крики затихли. Господин Готфрид вернулся на следующей неделе, однако, несмотря на его гнев и гнев господина Гуго, злодеям удалось избежать наказания.

Громкий кашель вывел отца Альберика из задумчивости, и он отнял руки от лица. Перед ним стоял староста Роберт с гримасой нетерпения на подвижном лице. Он едва сдерживал свое раздражение. Священник подозревал, что Роберт имеет отношение к убийству бедной Анстриты, однако сомневался, что староста когда-либо в этом сознается. Как бы там ни было, а в глазах многих селян Анстрита была ведьмой, заслуживающей смерти, и потому ее убийство стало справедливым и богоугодным делом. За Робертом стояли остальные: Имогена, хорошенькая темноволосая вдова, которую госпожа Элеонора согласилась взять с собой в паломничество в качестве помощницы и попутчицы; кузнец Фулькер; Пьер Бартелеми, молодой горбун, которому в сырых и темных лесах являлись видения. За ним стояли еще несколько человек, включая Норберта, монаха-бенедиктинца и близкого друга Альберика. Однако Норберт не стал преклонять колени в исповедальне. Вместо этого он припал к земле подле колонны, а тем временем остальные бесцельно переминались с ноги на ногу. Они с нетерпением ожидали, когда священник закончит отпускать грехи и они смогут наконец полакомиться хлебом, вином и различными мясными блюдами, расставленными на грубых деревянных столах, где красовались также кувшины и графины. Сегодня они отпразднуют, а через неделю присоединятся к Раймунду Тулузскому, графу Сен-Жильскому, чтобы вместе с ним выступить в поход на Иерусалим. А тем временем исповеди и отпущение грехов шли своим чередом, хотя громкий шепот все больше и больше заглушался растущим гулом разговоров. Голодные глаза все чаще взирали на ломящиеся от яств тарелки, и люди уже начинали побаиваться за безопасность лошадей и вьючных пони, которых они оставили на привязи в церковном дворе возле кладбища. Наконец отец Альберик закончил отпускать грехи. Он поднялся на грубую деревянную кафедру, а присутствующие собрались вокруг него.