Томас Кенилли - Список Шиндлера

Герр Шиндлер, сидевший между высокой девушкой, за которой уже начал приударять Шернер, и симпатичной худенькой полькой, говорившей по-немецки, обратил внимание, что обе его соседки наблюдают за горничной.

Она была одета в привычную униформу домашней прислуги – черное платье и белый передник. Никакой шестиконечной звезды на рукаве или желтой метки на спине. И все-таки сразу становилось ясно, что она еврейка. Внимание женщин привлекло ее лицо. На скуле у нее проступил синяк, но Гет совершенно не стеснялся демонстрировать прискорбное состояние своей прислуги гостям из Кракова. Обе соседки Шиндлера по столу и он сам обратили внимание не только на этот синяк, но и на багровое пятно, начинающееся из-под воротничка в том месте, где хрупкая шея служанки переходила в плечи.

Амон Гет тоже не оставил девушку без внимания: повернувшись к ней вместе со стулом, широким жестом руки он словно продемонстрировал ее собравшейся компании. Герр Шиндлер не был в этом доме шесть недель, однако его информатор сообщил ему, что отношения между Гетом и девушкой носят извращенный, болезненный характер. В компании друзей он обсуждал ее, не скрывая самых мерзких подробностей. Он прятал ее только тогда, когда ему наносили визит старшие офицеры не из района Кракова.

– Дамы и господа, – воззвал он, изображая вдребезги пьяного конферансье из кабаре, – разрешите представить вам Лену. После пяти месяцев пребывания у меня она наконец научилась вести себя и управляться на кухне.

– Насколько я могу судить по ее лицу, – заметила высокая немка, – она нередко натыкается на кухонную мебель.

– Что ее ждет и впредь, – с утробным смешком сказал Гет. – Да. И впредь. Не так ли, Лена?

– Он крут с женщинами, – гордо сказал шеф СС, подмигивая своей высокой соседке. В намеке Шернера не было ничего оскорбительного, поскольку в данном случае он имел в виду только евреек, а не женщин вообще.

Гет дал понять, что еврейка Лена будет снова избита, когда ему того захочется – сейчас, публично, в присутствии гостей, или позже, когда друзья коменданта разъедутся по домам. Шернер, будучи начальником Гета, мог бы приказать ему прекратить издевательства над девушкой. Но это внесло бы напряжение в дружескую атмосферу, царящую на вилле Амона. Шернер явился сюда не в роли начальника, а как друг, коллега, любитель изысканной кухни и охотник до дамских утех. Амон, конечно, был странным типом, но зато никто не мог сравниться с ним в искусстве устраивать приемы…

Были поданы сельдь под соусом и поросячьи ножки, с отменным вкусом, приготовленные Леной и украшенные гарниром. Мясо собравшиеся запивали густым красным венгерским вином.

Братья Рознер грянули стремительный чардаш, атмосфера в обеденном зале становилась все более непринужденной, и офицеры скинули форменные френчи.

Разговоры крутились главным образом вокруг военных контрактов. Мадритч, производивший форменную одежду, выслушивал вопросы относительно своей фабрики в Тарнуве. Удалось ли заключить с инспекцией по делам вооруженных сил контракты столь же выгодные, как и на его фабрике в Плачуве? Мадритч обратился за справкой к своему сдержанному управляющему Титчу.

Гет внезапно сделал вид, что занят делами, как человек, в середине обеда вспоминающий о неотложных обязанностях, с которыми необходимо покончить сегодня же.

Девушки из Кракова откровенно скучали; сидящая справа тонкокостная полька лет восемнадцати, с блестящей помадой на губах, коснулась рукава смокинга Шиндлера.

– Вы не военный? – проворковала она. – Вам бы очень пошла форма…

Все начали ухмыляться – включая Мадритча. Тому пришлось в 1940 году облачиться в мундир – на краткое время, пока не было признано, что его предпринимательские таланты куда важнее для военных успехов. А вот Шиндлер пользовался таким влиянием, что вермахт никогда даже не покушался на него.

– Нет, вы слышали? – обратился ко всем оберфюрер Шернер. – Малышка увидела нашего предпринимателя в роли солдата. Рядовой Шиндлер, как вам нравится?! С одеялом на плечах хлебает кашу из своего котелка. Где-то под Харьковом…

Шиндлер в элегантном смокинге настолько не вязался с обрисованной Шернером картиной, что он и сам расхохотался, представив себя в таком виде.

– А ведь так случилось… – произнес Бош, пытаясь щелкнуть пальцами, – случилось с… как его имя, того, из Варшавы?

– Тоббенс, – вмешался в разговор Гет. – Это с Тоббенсом случилось. То есть – чуть не случилось.

Шеф СД Чурда сказал:

– Ах, да. Вроде и в самом деле с Тоббенсом.

Тот, кого они имели в виду, был варшавским промышленником, фигурой покрупнее и Шиндлера, и Мадритча. И весьма преуспевающим дельцом…

– Хейни, – продолжил Чурда (Хейни – так он называл Генриха Гиммлера), – прибыл в Варшаву и приказал людям из армейской инспекции: «Вышвырнуть всех долбаных евреев с фабрики Тоббенса, а его самого – в армию, и… на фронт!» Прямо так и сказал – на фронт! А затем Хейни приказал моим коллегам: «Изучите его бухгалтерские книги под микроскопом!»

Тоббенс был предметом обожания Инспекции по делам вооруженных сил, что выражалось для него в выгодных контрактах, а для них – в обилии подношений. И лишь бурные протесты Инспекции спасли Тоббенса, торжественно сообщил Шернер, и, склонившись к своей тарелке одарил Шиндлера широкой улыбкой:

– В Кракове такого не случится, Оскар. Мы слишком любим вас.

В это мгновение, решив продемонстрировать, с каким теплом все собравшиеся относятся к герру Шиндлеру, промышленнику, Гет поднялся на ноги и затянул мелодию без слов – в унисон с руладами из «Мадам Баттерфляй», которые старательно выводили братья Рознеры, как и подобало настоящим артистам, пусть даже судьба и обрекла их на существование на проклятом заводе в пределах проклятого гетто…

Пфефферберг и ординарец все еще находились наверху, в ванной Гета, пытаясь избавиться от плотной пробки в сливе. До них доносилась музыка Рознеров и бурные взрывы смеха, обрывки разговоров. Наступило время кофепития; измученная Лена обнесла гостей подносом и, стараясь не привлекать к себе внимания, удалилась на кухню.

Мадритч и Титч быстро допили кофе и, извинившись перед присутствующими, встали из-за стола. Шиндлер собрался сделать то же самое. Польская малышка решила было запротестовать, но он себя чувствовал не лучшим образом в этом доме. В «Гетхаусе» разрешалось все, что угодно, но Оскару это было неинтересно. Он с пронзительной ясностью оценивал каждое сказанное здесь слово, каждый выпитый стакан, знал он цену и здешним сексуальным утехам. Даже если уединяешься с девушкой наверху, невозможно забыть, что Бош, и Шернер, и Гет – твоя, черт возьми, компания, твои собратья по удовольствию! Поднимаясь по лестнице, заходя в ванную, а затем в спальню, они совершают те же действия, что и ты. Шиндлер был далеко не монахом, но он скорей предпочел бы стать таковым, чем делить женщину с Гетом.