Генрих Гофман - Герои Таганрога

Он долго не спал, обдумывал свое положение.

«Без трех пальцев на правой руке в армию меня все равно не возьмут, — размышлял он. — Я нужен здесь, где знаю жителей, знаю каждый закоулок. Я обязан вселять в людей надежду, вселять уверенность в нашей победе. Да, я буду полезнее здесь, в родном городе...»

Проснулся он рано утром от шума на улице. Мимо их дома продвигалась воинская часть: натужно рычали моторы автомобилей, слышались лязг танков и треск мотоциклов. В слуховое окно то и дело долетали обрывки непривычных и чужих фраз. Николай прильнул к окошку. Пристально вглядывался он в лица немецких солдат, шагавших по его родной улице. Здесь пронеслось его детство. Здесь бегал он вместе с Виктором и другими ребятишками мимо аккуратных белых домиков, разделенных заборами. Весной сады белели от цветущих жердел и вишен, бело-розовые лепестки устилали уличную непросохшую грязь. Летом дома совсем утопали в густой уютной зелени. А сейчас они стояли неприкрытые, уставясь глазницами окон на улицу, по которой грозно ползла вражеская колонна.

Но вот проехала воинская часть, и в наступившей тишине отчетливо прокатился далекий взрыв.

Виктор влез к Николаю на чердак.

— За это утро уже шестой раз ухает, — проговорил он, вопросительно взглянув на брата.

— Это наши замедленные мины на заводах рвутся, — с горечью сказал Николай. — Подумать только: сами взрываем свои заводы... Хорошо, что не скоро немцы их восстановят.

Николай снова выглянул в окошко и вдруг увидел Рогова. Рогов быстро шел по улице по направлению к их дому.

— Видишь, там человек идет, — сказал Николай брату. — Выйди скорее, незаметно проведи его к нам.

Через несколько минут Рогов был на чердаке их дома.

— Как и договорились, шел к тебе, — сказал он. — Хотел пробраться, пока людей на улице мало.

— Как вам удалось уйти? — спросил Николай.

— История долгая. Сразу вслед за тобой я не смог. Только собрался, вдруг конвоиры с берега подоспели. Построили нас всех и повели. Идем по улице, а народу тьма. Все глазеют: может, знакомых ведут. И мы смотрим. На улице Ленина такая толпа собралась, что пройти трудно. Немцы кричат: «Шнель, шнель!» Идем, как в живом коридоре. Я сделал шаг в сторону и с людьми смешался. Меня сразу в толпу втянули. Задержанных человек двести, а конвойных только трое... Где уж им заметить! Так и стоял я на тротуаре, пока все мимо меня не протопали. Сердце от счастья чуть из груди не выскочило. А потом пошел по городу и скорее к знакомым. У них и переночевал. А чуть рассвело — к тебе. — Рогов устало улыбнулся.

— Куда же погнали остальных?

— Говорят, в лагерь какой-то. А может, и окопы рыть. Не знаю. А вот мы-то как? Когда уходить будем?

— Я остаюсь в городе.

По тому, как Николай произнес это, Рогов понял, что решение его твердое.

— Что же ты будешь делать? — спросил он.

— Свяжусь с теми, кто остался для подпольной борьбы, и буду работать с ними, — сказал Николай.

— Этих уже не найдешь, — дрогнувшим голосом глухо проговорил Рогов. — Еще вчера их почти всех арестовали...

— Откуда вы взяли, что все арестованы?

— Люди в городе знают. Все про это говорят. Да подумай сам: оставили в городе ответственных работников, которых каждый мальчонка в лицо узнает. Погибли люди, еще ничего не успев сделать. Нет у нас еще опыта подпольной работы. Смотри, и ты пропадешь ни за грош, — сурово и грустно проговорил Рогов.

Николай обхватил рукой подбородок, долго думал, потом глубоко вздохнул:

— Нет. Я не уйду из Таганрога. Если подполье провалено, я тем более должен остаться здесь.

— Ты, Сенька, просто с ума спятил! — почти закричал Виктор. — Ты же секретарь горкома комсомола. Тебя тоже все знают. Уходить тебе надо вместе с товарищем Роговым. — Он так разволновался, что назвал брата Семеном.

Дело в том, что по паспорту Николая действительно звали Семеном. А когда стал пионервожатым, прозвали его ребята Николаем. Может, оттого, что любимым героем их в то время был Николай Островский и ребятам хотелось, чтобы так звали их любимого пионервожатого. Так и пристало к нему это имя. И сам он к нему привык.

— Сенька... Не Сенька я, а Николай, — усмехнулся младший брат. — Ты, Витя, не путай. Но решение мое крепкое. Мы еще с Ягупьевым обо всем договорились.

— Ну что ж, коли так, желаю успеха. А у меня, брат, другой приказ партии. Потопаю к своим один. — Рогов встал, собираясь уходить.

— Куда сейчас? — спросил Морозов.

— Пока обратно к знакомым. А завтра на ту сторону.

— Мы с Витей вас проводим. Хочу посмотреть, что делается в городе.

— Тогда пошли.

Они вышли из дому. По дороге им часто встречались немецкие солдаты и офицеры. Всюду слышалась немецкая речь. Притулившись к домам и заборам, стояли танки с крестами на башнях, огромные грузовики с изображением орла. На площади возле стенда, на котором был вывешен приказ немецкого коменданта, собралась толпа любопытных. Николай на минуту тоже остановился, пробежал глазами по жирным строчкам и пошел догонять Рогова и Виктора.

— Приказ о регистрации коммунистов и комсомольцев, — сообщил он.

— Уже вывесили, — пробормотал Рогов. — Интересно, кто пойдет к ним на поклон?

Некоторое время они шли молча.

— Ты не знаешь, кто такой Ходаевский? — спросил вдруг Рогов.

Николай пожал плечами:

— Первый раз слышу эту фамилию. А что?

— Да и я о таком не слышал раньше, — раздумчиво сказал Рогов. — Он назначен бургомистром Таганрога. И откуда его немцы так быстро выкопали?

— Может, они этого типа с собой привезли? — предположил Виктор.

— Да нет. Говорят, наш, местный. Прислуживается к немцам, сволочь. Призывает быстрее восстанавливать разрушенное...

— Неужели народ будет работать на них? — с горечью спросил Николай.

— Пока охотников мало. Но есть. Уже приступили к починке водопровода.

За углом люди читали приказ, приклеенный прямо к стене дома. Морозов, Виктор и Рогов остановились.

Первый пункт требовал от жителей Таганрога сдать в ортскомендатуру или вновь созданную милицию имеющееся оружие и радиоприемники различных марок. Второй пункт гласил: «Все большевистские и коммунистические книги, письменные труды, журналы и картины должны быть сданы на приемный пункт в здание бургомистрата (Петровская ул., д. 74) в комнату 17, первый подъезд, от 8 часов утра до 4 часов дня по берлинскому времени...»

— «Лица, у которых после первого ноября будут обнаружены указанные предметы и вышеуказанная литература, подвергнутся строжайшему наказанию по законам военного времени», — прочел кто-то из толпы. Голос у человека был встревоженным.

— Где же это Петровская улица? Первый раз слышу, — сказал другой.

— Надо читать объявления новой власти, милейший, — вмешался в разговор третий человек. — Еще вчера вечером приказы были вывешены. Во-первых, улица Ленина переименована в Петровскую. И остальные улицы и переулки тоже получили старые дореволюционные названия. Во-вторых, часы надо перевести по берлинскому времени на два часа. В-третьих, каждый горожанин обязан убрать перед своим домом листья и мусор, в городе должен быть порядок. Иначе...