Франтишек Фрида - Опасная граница: Повести

— За ночь я могу заработать тридцать — сорок крон, — произнес Ганс в комнатной тиши, но ему никто не ответил. Лишь в печи потрескивало буковое полено, а комнату заливал свет морозного дня.

Он выпил еще одну рюмку, встал и почувствовал, как кружится голова. «Уже и пить разучился, — подумал он. — Контрабандист должен знать, когда можно пропустить рюмочку, чтобы водка помогала, а не давила к земле, словно камень. Контрабандист не должен жить на сухом хлебе, на черном кофе с сахарином, на картошке в мундире, не должен мерзнуть и коротать время в четырех грязных стенах, в тяжелом, тоскливом одиночестве. Неубранная постель, немытая посуда, грязь...

Надо выбраться на люди, в деревне есть несколько друзей, можно заказать еще одну бутылку, потому что нынешний день необходимо отметить. Прощай, нужда! К черту все зароки и обещания! Бедняку не приходится выбирать!»

Размышляя о том, к кому бы наведаться, Ганс вспомнил о своем старом приятеле Йозефе Кречмере. Давно он к нему не заходил. Кречмер — это контрабанда.

Ганс опрокинул еще одну рюмку, потом тщательно закупорил бутылку пробкой и поставил в шкаф. Надев пальто с облезлым меховым воротником и натянув на голову вязаную шапку, он вышел на улицу. Мороз обжег лицо. Ганс поднял воротник и поспешил в деревню.

Кречмер сидел у печи и смазывал сапоги жиром. Это был худой человек, длинный как жердь. Его вытянутые ноги перегородили почти всю комнату.

— Привет! — сказал Ганс и сел, не дожидаясь приглашения.

В комнате была образцовая чистота. На окнах висели наглаженные занавески, на полу лежали разрезанные джутовые мешки, сшитые в некое подобие ковра.

— Как поживаешь, Ганс? — спросил контрабандист. Длинный тонкий нос его нависал над козлиной бородой. Живые глаза, скрытые под густыми бровями, светились любопытством.

Ганс лишь рукой махнул:

— Лучше не спрашивай!

— Да, дело дрянь, — равнодушно буркнул контрабандист, — для всех теперь настали трудные дни.

— Ну, ничего, как-нибудь обойдется.

— Да, тебе-то хорошо говорить, ты одинокий, беспокоишься только о себе...

«Мне хорошо говорить! — с горечью подумал Ганс. — Я одинок, это правда, голодных ртов у меня дома нет, жена не ругается, отчаявшись, что не из чего готовить обед, но завидовать-то мне явно не стоит...»

— Я хотел бы что-нибудь делать, — сказал он, немного помедлив.

— Подожди до весны. Лесничий говорил, что будут проводить выборочную рубку леса, — ответил контрабандист и усмехнулся.

Он знал, зачем так говорит. Ганс и выборочная рубка! Исподтишка взглянув на старого товарища, Кречмер заметил, что Ганс смотрит куда-то в угол, кусает губы, будто хочет сказать что-то важное, но не знает, с какого конца начать. Контрабандист снова углубился в работу. Он промазывал жиром сапоги, пальцы его скользили по сальной коже, но делал он все это механически. Взять Ганса в компанию — вот это было бы дело! Но, может, он хочет ходить один и компания ему не нужна?

— А что, если тебе начать ходить со мной? — неожиданно пробасил Кречмер.

— Йозеф, ты же знаешь, что я зарекся... — начал было Ганс, словно заранее приготовил свои извинения, но слова его прозвучали как-то неубедительно. Решимость, которую придала ему выпитая вишневка, куда-то улетучилась.

— Бедному человеку выбирать не приходится, — сказал Кречмер, — ведь прожить на пособие по безработице невозможно.

— Ты прав, — согласился Ганс, — я уже сыт по горло нищетой.

— Кубичек давно просил меня найти кого-нибудь. Но кто со мной пойдет? Старая компания распалась, а молодежь никуда не годится. Только путаются под ногами да скулят. Нот, Ганс, мы, старая гвардия, словно железные, и если бы мы объединились...

Ганс опустил глаза и уставился в пол.

— Я думал, что больше никогда... — прошептали его сухие губы.

— Что было, то было. Ты ни в чем не виноват.

Ганс безвольно пожал плечами и, насупившись, продолжал глядеть на пол. Кречмер понял, что затронул больное место. Нет, эта рана еще не зажила. Гибель двух человек из группы — об этом так сразу не забудешь. Ему не хотелось ворошить прошлое, поэтому он быстро заговорил о том, что Мюллер фабрику никогда не откроет, а другой работы в этом крае текстильщиков нет. Лесопилка едва тянет, там работает всего несколько человек, зажиточные крестьяне новых работников не нанимают, а надеяться, что освободится какое-нибудь место, не приходится. Люди из окрестных деревень всегда работали на текстильной фабрике Мюллера, и теперь им всем будет очень туго.

— Что ты носишь? — неожиданно спросил Ганс.

Кречмер усмехнулся. Отложив сапог, он начал вытирать куском тряпки масленые пальцы.

— Динамо для велосипедов, подшипники, иногда оптику. Одни тяжелые вещи. Но Кубичек толковый мужик, умеет ценить чужой труд, не жмотничает, а мне не надо думать о перекупщиках.

— Здесь есть одно «но», — заметил Ганс. — Эти вещи наверняка чертовски дороги, и если попадешься таможенникам, то не откупишься.

— Естественно, — согласился Кречмер, — поэтому Кубичек и не доверяет свой товар простакам. Тащить на спине рюкзак стоимостью две тысячи и позволить себя поймать — такая работа никому не нужна. А что касается меня, у таможенников руки коротки, да и что касается тебя, тоже.

— Пять лет я не ходил через границу.

— Такие дела никогда не забываются.

— Это правда, — согласился Ганс и вдруг, затаив дыхание, спросил: — Так когда пойдем? Я уже достаточно долго гнил дома.

— Отлично! — радостно воскликнул Кречмер. — Марихен, Марихен, куда ты запропастилась?

Из соседней комнаты выглянула стройная девушка. Кивнув Гансу, она спросила:

— Что тебе, папа?

— Водки!

Девушка поставила на стол бутылку и рюмки. У пса было белое, с правильными чертами лицо, обрамленное копной густых рыжих волос.

— Выпьем?

— Выпьем!

— За наш первый совместный поход в Зальцберг!

— Давай. Пусть нам повезет!

— Мне всегда везет, — похвастался Кречмер, а потом искренне добавил: — Ты даже не представляешь, как я рад, Ганс. Очень рад. На тебя можно положиться. Если Карбан узнает, что мы ходим вместе, его удар хватит!

— Когда ты хочешь идти?

— Сегодня.

— Сегодня так сегодня. Мне все равно.

— Я заскочу к Кубичеку и договорюсь.

— Спасибо, предоставляю это тебе.

— Кубичек будет без ума от радости, это я тебе гарантирую. А на фабрику можешь наплевать. Этот негодяй Мюллер задолжал государству десять миллионов: налоги не платил. И пока ему их не спишут, он фабрику не откроет. Это факт, один парень из управления рассказывал. Мюллер — скотина.

— Папа! — с укором прервала его девушка.

— Ведь это правда. Довел людей до нищеты, да еще хапанул за это десять миллионов.

Марихен разлила водку в рюмки. Тихая, спокойная и красивая даже в старом свитере и грубых чулках ручной вязки, она стояла за ними с бутылкой в руке. Наклонившись над столом, девушка одной рукой оперлась о плечо Ганса. Ее спокойствие передалось и ему.