Юрий Герман - Я отвечаю за все

Говоривший встал. Устименко видел его не раз здесь в кулуарах, — и пьющим кофе из маленькой чашечки, и с широкой рюмкой коньяку, который он согревал в ладонях, и с сигарой. Они узнали друг друга в день открытия симпозиума — хромой русский доктор и бывший немецкий медицинский полковник фон Фосс, но не подали вида и не раскланялись. На симпозиуме фон Фосс представлял свою фирму «Der Heilstrahl» — «Целебный луч». Он часто, в перерывах, коротко и энергично рекомендовал «коллегам» новейшую аппаратуру этой фирмы.

— At this point? we are concerned with medicine, — спокойно сказал Устименко, выслушав возмущенную реплику фон Фосса. — Assuming of course our view of it as a science, whose purpose and problem is the diagnosis, treatment, and prevention of disease and the improvement of human health [2] В данном случае мы говорим о медицине. Если принять, конечно, наш взгляд на нее, как на науку, имеющую своей целью и задачей распознавание, лечение, предупреждение болезней и укрепление здоровья людей (англ.) . .

Слово «prevention» — «предупреждение» — он выделил особо.

— If we consider your point of view, — продолжал он, — a point of view, which I remember… the point of view, which you expressed once by declaring «so it is, but it cannot be so», — then of course every thing, I have stated here, is politics. Just as your formula «so it is, but it cannot be so» also is nothing but politics [3] Если же обратиться к вашей точке зрения — к точке зрения, которую я помню… к точке зрения, выраженной вами однажды формулой «это есть, но этого не может быть», — тогда, разумеется, все, что я тут доложил, есть политика. Так же, как политикой является и ваша формула «это есть, но этого не может быть» (англ.) . .

В зале сделалось шумно. Запахло сенсацией. Владелец фирмы «Целебный луч» что-то заорал, потрясая руками с прыгающими манжетами, но его не было слышно. Председательствующий, профессор — бельгиец, очень моложавый, несмотря на свои шестьдесят лет, поднялся.

Из зала на разных языках кричали:

— C'est vraiment intéressant! [4] Очень интересно! (франц.)

— Mitã se merkitsee: «Se on, mutta sitã ei voi olla»? Mitã se merkitsee? Mistã on puhe? [5] Что значит «это есть, но этого не может быть»? Что это значит? О чем речь? (финск.)

— Habla, profesor, habla, nosotros le escuchamos! [6] Говорите, профессор, говорите! Мы слушаем! (исп.)

Владимир Афанасьевич обернулся к председателю. Ни финского, ни испанского он не понимал.

Бельгиец вздохнул. На его сухом красивом лице, покрытом тонким красноватым загаром (он только что вернулся из Швейцарии, где проводил свои каникулы на лыжах), отразилось смешанное чувство покорности и иронии.

— C'est un processus irreversible. Par malheur, outre les savants il у a ici des amateurs de sensations. Et tout ce qui est humain n'est pas étranger aux savants eux-mêmes… Continuez, je vous en prie [7] Это процесс необратимый. К сожалению, тут кроме ученых немало любителей сенсаций. Да и самим ученым не чуждо ничто человеческое… Продолжайте, прошу вас (франц.) . .

— Unfortunately, — вновь заговорил Устименко, — the attitude, expressed by the words «so it is, but it cannot be so», fettered the development of science not only in the middle ages. It lives to this day and much strength is needed in order to combat it [8] Позиция «это есть, но этого не может быть», к сожалению, сковывала науку не только в средние века. Она жива и по сей день и требует немалых сил, чтобы с ней бороться… (англ.) …

— Ich protestiere! [9] Я протестую! (нем.) — крикнул фон Фосс.

Еще бы он не протестовал. Час тому назад он был почтеннейшим человеком, главою «Целебного луча», а через несколько минут все станет известно про солдата Реглера, и куда денется тогда вся респектабельность фирмы, так нелегко нажитая за эти длинные годы?

Тихонечко он сдвинулся к боковой двери и, никем не замеченный, удалился из зала, а Владимир Афанасьевич Устименко, в атмосфере того, что на официальном языке именуется «веселым оживлением», рассказал о скандальном происшествии двадцать лет тому назад в городе Унчанске. Вспоминая, он невольно улыбнулся, и теперь-то все увидели, какое у него в самом деле, по правде, лицо, как он легок и строен, несмотря на свое видное всем увечье, и какие у него живые, чуть насмешливые и непримиримые глаза.

Формула «это есть, но этого не может быть», как это часто случается в Европе, где анекдотец может сделать больше, чем самое страстное и доказательное выступление пламенного оратора, пробудила симпатии абсолютного большинства участников симпозиума к русскому врачу. И уже в «теплой, товарищеской обстановке» ему стали задавать вопросы на узкие, специфические темы лучевой терапии, на которые Владимир Афанасьевич отвечал очень четко, коротко, пользуясь точными научными формулировками. Время близилось к намеченному регламентом перерыву, когда вдруг знаменитый польский онколог профессор Ежи Раплевский поднялся со своего кресла во втором ряду и заговорил низким, рокочущим басом:

— Dwa albo trzy lata temu nasza prasa fachowa donosiła о próbach radzieckiego chirurga, о ile się nie mylę, oznaczonego literą «U». Temat badania — boczne działania terapii promieniowej; badacz dokonywał eksperymentów na własnej osobie. Moi koledzy, będac w Moskwie w roku sześćdziesięt czwártym, siyszełi od onkologów rosyiskich, ze chirurg, który podpisywał swe imformacje literą «U», był skaleczony w czasie wojny i znalazł jednak siły powrócić do chirurgii i następnie w ciągu wielu lat prowadził prace doś wiadczalną, wcale nie pokrzepia jąca jego zdrowia. Więc, jeżeli kolega uważa moje pytanie za stosowne, czy nie mógłby kolega podać pełne nazwisko uczonego? [10] Года два-три назад в нашей специальной прессе упоминались опыты советского хирурга, если не ошибаюсь, поименованного буквой У. Тема исследования — побочные действия лучевой терапии, опыты исследователь ставил на себе самом. Мои коллеги, будучи в шестьдесят четвертом году в Москве, слышали от русских онкологов, что хирург, подписывавший свои сообщения буквой У, был тяжело ранен на войне и все-таки нашел в себе силы вернуться к хирургии, а впоследствии на протяжении многих лет вел исследовательскую работу, далеко не укрепляющую его здоровье. Так вот, если коллега почтет мой вопрос уместным, — не назовет ли он полную фамилию ученого? (польск.)

Блицы вновь засверкали.

Устименко молчал. Была секунда, когда ему неудержимо захотелось просто, что называется, дать деру с этой почтенной трибуны, но он понял, что палка, которая была в его руке, выдала бы его, и остался.

Председательствующий вдруг оживился:

— Oui, oui, je me rappelle aussi un travail extrêmement intéressant, publié dés 1955, autant que je m'en souvienne. Tout comme celui que vient de mentionner notre collégue Raplevski il était signé de l'initiale «U». Le docteur qui avait fait cette communication d'intérêt unique avait lui-même reçu vingt-deux mille unités. Dans cet ouvrage il у avait une phrase à peu prés comme celle-ci (je peux la reproduire, car je l'ai déja citée plus d'une fois): «L'imagination humaine a peine à concevoir l'ampleur et l'intensité des souffrances causées par la pénétration des radiations dans l'organisme; et pourtant, c'est précisément l'imagination humaine qui a mis au point le traitement actuel des agressions radioactives, traitement d'ailleurs fort efficace». Notre collégue Oustimenko se souvient-il de ces paroles? [11] Да, да, мне тоже вспоминается одна интересная работа, опубликованная, насколько я помню, еще в пятьдесят пятом году. Она, как и та, которую упомянул коллега Раплевский, была подписана литерой У. Доктор, сделавший это уникальное сообщение, получил двадцать две тысячи единиц. В работе была приблизительно такая фраза, я ее не раз цитировал: «Воображению человека трудно представить размеры и глубину страданий, причиняемых проникающей радиацией; и в то же время именно воображение человека создало современную систему лечения радиационных поражений, и притом весьма эффективную». Коллега Устименко помнит эти слова? (франц.)