Евгений Воробьев - Высота

— А вы и рады, что начальство болеет?

— Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным! Сколько осколочек весил, товарищ прораб?

— Уже пронюхали?

— Разведка все знает. В осведомленных кругах нам сообщили: у прораба из лопатки прорезался фронтовой осколочек.

— Хватит зубы заговаривать. Вы почему разгуливаете без монтажного пояса?

Пасечник оглядел Токмакова с головы до ног и иронически свистнул.

— А где вы свой пояс прячете, товарищ прораб? Под пиджачком?

— На мне пояс не ищите. Я тут сегодня случайно. А вы все время инструкцию нарушаете… Дайте-ка сюда чертеж!

И Токмаков, держась рукой за трос, стал вместе с Пасечником разглядывать чертеж.

К концу смены, когда царга уже точно стояла на своей отметке, Токмаков спустился вниз.

— Проворонил шесть миллиметров, — пристыдил он Матвеева. — Уже прорабу и поболеть нельзя.

— Мы — люди маленькие. На вашем месте старшее начальство находилось.

— А тебе глаза на что даны? На начальство пялить? Ма-астер!..

Матвеев отвел взгляд, посмотрел наверх и ахнул:

— Ну и орел! Глядите-ка! Токмаков ужаснулся.

Он увидел, как человек, держась руками за натянутый трос, оттолкнулся от подмостей, на которых стоял, оплел трос ногами и стремглав понесся вниз.

Несколько раз Пасечник — нетрудно было узнать его — тормозил спуск, сильно зажимая трос ногами, чтобы погасить скорость, а затем снова разгонялся и летел вниз.

Наконец, еще раз притормозив, Пасечник коснулся земли согнутыми в коленях ногами, тут же выпрямился, отпустил трос и задымил папиросой, которая торчала у него в сжатых зубах.

Может быть, всего секунд пятнадцать — двадцать продолжался этот спуск; в такой отрезок времени не успевает сгореть спичка.

Пасечнику совсем не хотелось встретиться сейчас с прорабом, но Токмаков уже повелительно махал рукой, подзывая к себе.

Пасечник подошел лениво, вразвалку.

— Это еще что за номер, товарищ Пасечник? — спросил Токмаков, с трудом сдерживаясь.

— Прямое сообщение, товарищ прораб! Без пересадки. Кратчайшее расстояние между двумя точками. А то пока оттуда по лестницам…

— Так можно и на тот свет приехать. Без пересадки. Шестьдесят метров — все путешествие.

Пасечник презрительно свистнул.

— Как бы не так! Помирать нам рановато. Поскольку есть еще у нас на домне дела. Думаете, я — совсем младенец!

— Хорош младенец!

— А это вот?

Пасечник снял рукавичку — под ней надета еще одна.

— На Тагилстрое тоже один хотел на землю спуститься, — сказал Токмаков зло, — а оказался в земле. Стальная нитка от троса прошила ладонь, он отдернул руку и… «между двумя точками».

— Мало ли глупостей чудаки делают! — Пасечник пригладил волосы.

— Об уме вам, Пасечник, в данную минуту лучше совсем не упоминать.

Токмаков поспешно достал папиросу. Пасечник протянул ему свой дотлевающий окурок, но Токмаков сделал вид, что не заметил, отвернулся и чиркнул спичкой.

— Предположим, вы только покалечили бы руку. Что же? Государство вам за озорство бюллетень должно выдавать?

— Я и с бюллетенем, когда лихорадка была, работал. Вы же знаете!

— Знаю. — Токмаков чувствовал, что у него уже иссякает запас спокойствия, и он с большим трудом удерживается от того, чтобы не накричать. — А все-таки, товарищ Пасечник, придется у вас разряд снять.

— Это за что же?

— За нарушение правил техники безопасности. Злостное нарушение! Это не первый случай!

— Ну что же, снимайте. Если есть такое право. Просить: «Дяденька, больше не буду», — не собираюсь.

Пасечник картинно откинул со лба и пригладил чуб, чуть-чуть задержав пальцы, прежде чем отнять их.

И все это так невозмутимо, будто единственное, что его сейчас беспокоило, — хорошо ли лежат волосы, не увидят ли девушки его растрепанным.

— Разрешите идти? — спросил он с подчеркнутой отчужденностью.

— Идите.

Пасечник повернулся на каблуках.

Токмаков посмотрел ему вслед. Спина и коротко остриженный рыжеватый затылок выражали горькую обиду.

«Ничего, я тебя обломаю», — подумал Токмаков. В ушах его все еще звучал обиженный и в то же время заносчивый голос Пасечника: «Ну что же, снимайте разряд, если есть такое право».

Токмаков вынул блокнот, помедлил и составил проект приказа: «За злостное нарушение правил техники безопасности снизить бригадиру Пасечнику Н. П. разряд сроком на один месяц».

Продолжительный гудок паровоза. Ему ответил дискантом паропутевой кран. Подали голоса другие паровозы. Пронзительный свист, крики «кончай», «шабаш» и железный трезвон — это бьют прутом в пустой баллон из-под кислорода.

Обеденный перерыв.

На земле прекратили работу почти все. На своих местах остались лебедчики, такелажники, крановщики — все, кто связан с работающими наверху. От иных верхолазов столовая, казалось бы, рукой подать, вот виднеется ее покрытая шифером крыша. Но не так просто спуститься с монтажных высот, а затем вновь забраться туда.

Вот и сейчас нельзя приостановить подъем, оставить груз на полдороге, у крана «в зубах».

И только когда подъем был закончен, Матвеев далкоманду на обед.

Вадим Пудалов шел в столовую. За ним с видом просителя плелся лебедчик Хаенко.

— Понимаешь? Растратился! — По лицу Хаенко блуждала беспомощная улыбка. — Потеха… С утра без корма. Ну что тебе стоит? Подбрось два четвертака до получки.

— Все-таки интересно, куда твоя получка девалась?

«В самом деле — куда?» — попытался вспомнить Хаеико. Последняя выпивка, конечно, влетела в копеечку. Какие-то типы сели за его столик, а он навязался к ним с угощением. «Я плачу!» Потом спрыснули новую дружбу. А кто они такие, эти друзья? Как их зовут хотя бы? Наутро Хаенко подсчитал деньги, выяснилось, что он затронул и те, которые отложил для матери. Он нащупал в кармане измятый бланк почтового перевода; этот заполненный бланк валялся у него в кармане уже недели две.

— Да что ты о моей получке печешься? Не знаешь, что ли? Пришлось матери отправить. Факт! Сразу за два месяца.

Вадим недоверчиво покачал головой.

— Провалиться мне через три земли, если вру! — поклялся Хаенко, не пряча глаз; светло-голубые, они словно выгорели на солнце заодно с белесыми ресницами. — Ну, выручи!..

— Надо аккуратнее тратить, — сказал Вадим, со вздохом доставая деньги. — Ты что-то в рюмку стал часто заглядывать. Каждый день в «бенилюксе»…

Так строители называли пустырь у трамвайной остановки, на котором стояли рядком, один беднее другого, три дощатых сарайчика. Назывались все три по-разному: «Буфет», «Ларек пиво-воды» и самый жалкий — «Павильон».

— Тоже указчик нашелся! — Хаенко уже спрятал деньги в карман. — Подумаешь, дал полсотни, так, теперь нравоучения твои слушать? Это уж ты извини-подвинься… Мне, братец, некогда…