Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга вторая

Ольга пошла в гости в родные места: вернулись из Горловки Афанасий Кузьмич, бабушка Петровна, Алешка. Алешка поступил на завод, в механический цех, Афанасия Кузьмича приняли в ремонтно-механическую мастерскую Центральной шахты. Алешка, высокий, белолицый, отличался почти девичьей мягкостью. Его белые руки с голубыми жилками, казалось, были приспособлены к вышиванию, а не к заводской работе. Слушал он внимательно, говорил тихо. Ольга даже удивилась, когда он выпил стакан водки и сказал: «Вот она, пошла», — добавил грубое слово и лишь после этого, не торопясь, закусил.

Он расспрашивал о Степане, работавшем в этот день в ночной смене. Последние месяцы сын доставлял Ольге одну лишь тревогу. Все, казавшееся таким ясным, запуталось, и ничего нельзя было понять: жениться он как будто не собирался, уроки с химиком прервал, по всему видно, что время, не занятое на заводе, он проводил со Звонковым и новыми своими приятелями — Павловым, Очкасовым, Силантьевым, иногда заходившими за ним. На вопросы Алешки она отвечала неопределенно и хмуро:

— Да ничего так, работает, жениться пока не женился, рабочий, — словом, как все.

Афанасий Кузьмич был мрачен и молчалив. Несколько лет мечтал он о возвращении в родные места, и ему казалось, все там так хорошо, что лучше быть не может. Приехав, он сразу разочаровался: жалованья ему положили меньше, чем он получал в Горловке; так же, как в Горловке, у него по утрам шумело в ушах, а ночью ныл крестец. Ему казалось, что, уезжая из Горловки, он оставит в ней все свои беспокойства, оставит свои пятьдесят восемь лет, печальные мысли, сомнения, а вышло, что весь этот груз поехал вместе с ним. Слушая разговоры Ольги с внуком, он хмурился и думал: «Нет, уж только помереть».

Одна лишь Петровна была довольна переездом: перебрались ближе к младшему сыну, чаще с ним удастся видеться, а то в Горловку за шесть лет он приезжал лишь четыре раза. Она все рассказывала о горловских ценах, и ее очень занимало то, что мясо в Горловке было в одну цену с юзовским, а капуста в Юзовке оказалась на три копейки дешевле за пуд, а морковь, наоборот, дешевле шла в Горловке. Все это смешило ее, и она говорила:

— Что ты скажешь, прямое удивление! Ну, а как яички? — И настороженно ждала ответа Ольги, уже предчувствуя, что и здесь какое-то чудо, — то они окажутся дешевле, то дороже, то в одну цену.

Узнав, что Звонков в Юзовке, оживился впервые и Афанасий Кузьмич.

— Да что ты, — сказал он и хлопнул ладонью по коленке. — Вот это так. — И долго ухмылялся, прокашливался, точно собираясь начать длинную речь. — Ну, а Степана твоего смущает? — спросил он.

Ольга помолчала, потом ответила:

— Степан парень взрослый, сам за себя пусть отвечает, а к Звонкову я обиды не имею.

Афанасий Кузьмич не знал, какую боль пережила Ольга, увидев, что сын постепенно бросает свои занятия с химиком, не знал, как много надежд вкладывала она в эти занятия, сколько радости испытывала она, глядя на Степана, склонившегося над книгой, и какое тяжелое, злобное чувство переживала, поняв, что занятиям этим пришел конец. Ничего об этом не знал Афанасий Кузьмич, и поэтому его не удивили спокойно произнесенные Ольгой слова. Афанасий Кузьмич продолжал, оживившись, расспрашивать о Звонкове, о его сибирской жизни, и все, что было ей об этом известно, Ольга рассказала ему.

Вера легко сердилась и легко отходила. Когда Степан казался скучен, раздражал ее и перечил ей, она приходила в ярость — начинала ссориться, надувалась, но тот час не выдерживала и всегда первая шла на мировую. Степану казалось, что она вертит им как хочет. Он был неуклюж, она же обладала некоей инстинктивной опытностью и обращалась с ним снисходительно и умело; он большей частью не замечал своего подчинения. Но, надо сказать, молодость обоих была столь проста, что они почти никогда не ссорились и желания их в большинстве бывали одинаковы: они гуляли по Первой линии, пили ситро, жевали конфеты, как хлеб, старательно двигая челюстями; в темноте, на обратном пути в поселок, забирались под навес Центральной шахты, а затем уже шли к дому молча, сонные, невинный, как дети, больше всего желая поскорее расстаться и повалиться спать. Она не хотела выходить замуж, чувствуя, что это недолгое время девичества будет самой веселой и легкой порой ее жизни. В самом деле, ей все было нипочем: и теснота, и десятичасовой труд, и короткий четырехчасовой сон, и ржавая земля, и грязное небо в дыму. Над всем этим торжествовала ее жадная до жизни молодость. А Степан хотел повенчаться. Часто в отсутствие Веры он испытывал тоску, беспокойство и готов был бежать к ней, искать ее среди ночи или во время работы.

Степан жаждал чувствительных разговоров, верности, хотел мирных и нежных отношений: прийти с работы и встретить ее в сенях, есть щи, сваренные ею; пообедав, лечь на траву, в холодке, положив голову ей на колени, и глядеть, как быстро движутся пальцы, штопающие его вылинявшую рубаху. Она и не думала о таких вещах. Ей легче было уйти, чем ему, а в отношениях между мужчиной и женщиной очень важной силой становится вот это самое обстоятельство — кому легче уйти.

Несколько раз Степан пытался завести с Верой разговор о Звонкове. Он не называл его фамилии, а начинал с того, что вот есть один человек на заводе, он говорит так-то и так, ругает царя.

Все это казалось Вере неинтересным, но, замечая, что Степана это занимает, она не смеялась над ним. После первого посещения собрания и разговора с Павловым ему захотелось поговорить с Верой. Она внимательно слушала, не перебивая его, и, когда он кончил, сказала:

— Пойдем в город гулять.

Было уже холодно, ветер гнал по дороге пыль, дым стремительно бежал по небу, сухой кустарник беспокойно шевелил ветвями, будто бы спеша укрыться от дурной погоды. Вера и Степан гуляли, не замечая, что они были единственными медленными существами среди осенней стремительной пыли, ветра, дыма, облаков. В этот вечер мало кто гулял по Первой.

— Холодно. Может, выпить? — предложил Степан.

— В трактир только старухи и гулящие ходят, я бы со стыда сгорела, в жизнь не пойду.

— А в ресторан хочешь? — спросил он, указывая на освещенные двери подвала.

— Чего врешь-то, — насмешливо проговорила она.

— А чего мне врать, — сказал Степан, — пошли — и все.

Он начал спускаться вниз по каменным ступеням. В лицо ему пахнуло теплом и кухонным чадом. Степан остановился, оглянулся, внезапно вспомнив, что в ресторане, наверно, ни разу не был рабочий; ходили туда только приказчики из городских магазинов, служащие конторы, штейгеры с окрестных рудников, приезжие, жившие в гостинице. В рабочем поселке, когда встречали пьяных приятелей, спрашивали: «Где это вы так?» — и насмешливо отвечали: «В городе, в ресторане».