Эрих Кестнер - Фабиан. История одного моралиста

— Почему? можно, например, зарабатывать деньги.

— Я не капиталист.

— Именно поэтому. — лабуде коротко рассмеялся.

— Говоря, что я не капиталист, я хочу сказать, что у меня нет финансовой жилки. зачем мне зарабатывать деньги? что мне с ними делать? чтобы быть сытым, не стоит выходить в люди. работаю ли я письмоводителем, пишу ли стишки к плакатам или торгую краснокочанной капустой, мне безразлично, да и всем безразлично. разве это занятие для взрослого человека? краснокочанная капуста оптом или в розницу, не все ли равно? я не капиталист, повторяю тебе! я не хочу процентов, не хочу прибавочной стоимости.

Лабуде покачал головой.

— Это просто инертность. кто зарабатывает деньги и не любит их, может их обменять на власть.

— А что мне делать с властью? — спросил фабиан. — я знаю, ты ищешь власти. но мне она на что, ведь я не хочу властвовать. жажда власти и жажда наживы — родные сестры, но я с ними в родстве не состою.

— Власть можно использовать не только в своих интересах.

— А кто так делает? один использует ее для себя, другой для своей семьи, тот для правящего класса, этот для белокурых дам, пятый для тех, кто ростом вымахал за два метра, шестой для того, чтоб апробировать на людях свою математическую формулу. плевать я хотел на деньги и на власть! — фабиан хватил кулаком по барьеру, но он оказался мягким, обитым плюшем. удар кулака пропал втуне.

— Если бы было на свете садоводство, о каком я мечтаю, — сказал лабуде, — я бы связал тебя по рукам и ногам, приволок туда и заставил бы посадить цель жизни. — всерьез опечаленный, он положил руку на плечо друга.

— Я постараюсь. ладно?

— А кому этим поможешь?

— А кому надо помогать? — спросил фабиан. — ты жаждешь власти. ты хочешь, ты мечтаешь собрать мелкую буржуазию и возглавить ее. ты хочешь контролировать капитал и дать пролетариату права гражданства. и еще ты хочешь помочь в создании культурного государства, чертовски смахивающего на рай. а я тебе скажу: и в твоем раю люди будут еще бить другу другу морду! не говоря уж о том, что этому раю вообще не бывать! я знаю цель, но, увы, ее и целью не назовешь. я хотел бы помочь людям сделаться порядочными и разумными. а пока я занят тем, что стараюсь привлечь их внимание к разуму и порядочности.

Лабуде поднял стакан и воскликнул:

— Желаю успеха!

Он выпил, поставил стакан и сказал:

— Сначала надо создать разумную систему, а люди уж к ней приспособятся.

Фабиан пил, ни слова не говоря. лабуде возбужденно продолжал:

— Ты с этим согласен? не правда ли? разумеется, согласен. но ты предпочитаешь воображать себе недостижимую идеальную цель вместо того, чтобы стремиться к менее идеальной, но к той, которую можно воплотить в жизнь. тебе так удобнее. ты начисто лишен честолюбия, в этом вся беда.

— В этом счастье. ты только представь себе: пять миллионов наших безработных не ограничиваются требованиями пособия. представь себе, что произошло бы, будь они честолюбивы!

Тут на барьер облокотились две дамы — два ангела в купальниках. одна дама была пышнотелая и белокурая, ее бюст лежал на плюшевом барьере, как на подносе. другая — тощая, при взгляде на ее лицо почему-то казалось, что у нее кривые ноги.

— Угостите сигаретой, — сказала блондинка. фабиан раскрыл пачку. лабуде поднес им огня.

Женщины закурили, выжидающе глядя на молодых людей, и тощая после некоторой паузы ржавым голосом констатировала:

— Ну да, так оно и есть!

— Может, и на водку раскошелитесь? — сказала полная.

Вчетвером они направились к стойке. путь к ней пролегал среди виноградных листьев из картона и тоже картонных огромных гроздьев. они сели в углу. на стене был намалеван замок под каубом. фабиан думал о блюхере, лабуде заказывал ликер. дамы шептались между собой. вероятно, делили кавалеров, так как вскоре полная блондинка одной рукой обняла фабиана, а другую положила ему на ногу, — она и вообще вела себя как дома. тощая залпом осушила свою рюмку, схватила лабуде за нос и захихикала дурацким смехом.

— Наверху есть ниши, — сказала она, разгладила на ляжках голубое трико и подмигнула.

— Почему у вас такие шершавые руки? — спросил лабуде.

Она погрозила ему пальцем.

— Ты совсем не то думаешь, — воскликнула она, поперхнувшись от чрезмерного лукавства.

— Паула раньше работала на консервной фабрике, — пояснила блондинка и, взяв руку фабиана, принялась водить ею по своей груди, покуда соски не набухли и не затвердели. — потом в отель? — спросила она.

— Я всюду бритая, — проговорила тощая, явно намереваясь наглядно доказать свое утверждение.

Лабуде с трудом удержал ее от этого.

— После этого лучше спится, — сказала блондинка фабиану и вытянула свои крепкие ноги.

За стойкой лоттхен наполняла бокалы. дамы пили так, словно целую неделю капли в рот не брали. музыка сюда доносилась приглушенно. возле бара какой-то парень гигантского роста хлестал вишневую наливку. пробор у него доходил чуть ли не до спины. позади замка под каубом горела электрическая лампочка, солнечным светом заливая рейн.

— Наверху есть ниши, — повторила тощая, и вся компания отправилась наверх. лабуде заказал мясное ассорти. когда перед девицами поставили блюдо с мясом и колбасой, они забыли обо всем на свете и принялись за еду. внизу, в зале, проводился конкурс на лучшую фигуру. женщины в облегающих купальниках двигались по кругу, растопыривая руки, и обольстительно улыбались. мужчины стояли, как на ярмарке скота.

— Первый приз — большая бонбоньерка, — не переставая жевать, объяснила паула. — только та, кому она достанется, должна отдать ее назад хозяину заведения.

— Я предпочитаю поесть, кроме того, они всегда говорят, что у меня слишком толстые ноги, — сказала блондинка. — а между прочим, толстые ноги — совсем не так уж плохо. я жила с одним русским князем, который и теперь еще шлет мне открытки.

— Ерунда! — буркнула паула. — у каждого свой вкус. я знала одного инженера, так он любил чахоточных. а у виктории друг — горбатый, она говорит, что ей этот горб жизненно необходим. и ничего уж тут не попишешь. самое главное — знать, что тебе по душе.

— Что верно, то верно, — подхватила толстуха, цепляя на вилку последний кусок ветчины. внизу в зале как раз объявили победительницу. оркестр грянул туш. распорядитель передал «лучшей фигуре» большую бонбоньерку. сияя счастьем, она поблагодарила его, поклонилась орущим, аплодирующим гостям и удалилась со своим призом, вероятно, понесла его назад хозяину.

— А почему, собственно, вы ушли с этой вашей консервной фабрики? — спросил лабуде. вопрос его прозвучал упреком.

Паула отодвинула пустые тарелки и, погладив себя по животу, сказала: