Клайв Льюис - Боль утраты

Нечего себя обманывать, мы от этого ничего не выиграем. Мы обречены страдать, и это неизбежно. Действительность, если прямо взглянуть ей в глаза, невыносима. Как и почему она и здесь и там расцвела и выросла в ужасный феномен, называемый осознанием? Почему она вызвала к жизни нас, которые видим эту действительность и содрогаемся от ужаса? Кто (еще не знакомый с нею) захочет не только увидеть ее, но и приложить все старания, чтобы ее найти, даже если в этом нет никакой необходимости и даже если лишь один взгляд на нее оставляет в наших сердцах незаживающую язву? Кто? Такие как сама Х. , которая всегда хотела знать правду любой ценой.

Если Х. больше нет, то ее никода не было. Я ошибся, приняв облако атомов за живого человека. Людей не существует и никогда не существовало. Смерть просто обнажает вечную пустоту, которая была всегда. С тех, которых мы считаем живыми, еще просто не сорвана маска. Все банкроты, но некоторые еще не объявили банкротства. Однако и это полная бессмыслица: пустота там, где никого никогда не было? Объявить себя банкротом — кому? Другим скоплениям искорок или соединениям атомов? Я никогда не поверю, а еще точнее, не могу поверить, что один набор физических превращений можно заменить или по ошибке принять за другой.

Нет, меня пугает не материализм. Если бы материалисты были правы, мы, вернее, то что мы принимаем за «мы» , могли бы избежать мучений, проще простого — проглотить горсть снотворного. Я больше боюсь другого — что мы крысы в мышеловке, или того хуже, лабораторные крысы. Кто-то, помнится, сказал: «Бог всегда приумножает». А что, если Бог занимается вивисекцией ?

Рано или поздно, пытаясь найти ответ, я буду вынужден взглянуть правде в глаза и задать этот вопрос на простом человеческом языке.

Что, кроме нашего собственного отчаянного желания, оправдывает нашу веру в милосердие Бога? Весь наш опыт утверждает обратное. Что мы можем на это возразить?

Мы возражаем — а сам Христос? Но вдруг и Он ошибся? Его последние слова могут иметь простое объяснение. Он понял, что Бог-отец совсем не такой, каким он должен быть. Ловушка , которую заранее тщательно продумали, приготовили и искусно подложили приманку, наконец, сработала — на кресте. Злобный розыгрыш удался.

Почему все мои молитвы застревают в горле и все надежды кажутся тщетными — потому что я все еще прекрасно помню, как мы с ней страстно молились и напрасно надеялись. Надеялись не только потому что мы хотели надеяться, но и потому что нам давали, даже навязывали надежду: ошибочными диагнозами, рентгеновскими снимками, внезапными улучшениями состояния, которые воспринимались как чудо. Шаг за шагом нас вели по «тропе цветущего сада», и раз за разом, когда Он, казалось, был особенно милосерден, на самом деле, у Него уже была наготове очередная пытка.

Это я записал вчера ночью. Это была даже не мысль, а скорее, вопль. Попробую еще раз. Разумно ли верить, что Бог жесток ? Неужели Он может быть таким жестоким? Что, Он — космический садист, злобный кретин?

Если подумать, это уже чистая антропология, это еще глупее, чем представлять Его в виде доброго царя с длинной бородой. Этот образ — типичная модель Юнга. Этот облик сближает Бога с добрыми мудрыми сказочными королями, добрыми волшебниками, фокусниками и героями народных сказаний. Формально мы представляем его человеком, но в то же время предполагается высшее существо, и уж по крайней мере, мы представляем кого-то, кто старше нас, мудрее нас, знающего гораздо больше того, что доступно нашему воображению. Сохраняется тайна. И тем самым остается место для надежды. Следовательно, и для страха, и не просто опасения, что с тобой сыграют злую шутку. Вчера ночью я представлял себе кого-то, похожего на С.С. — когда-то он был моим соседом по столу и за ужином любил рассказывать, что он сегодня проделывал с кошками. Если Он такой же как С.С. (пусть это сильное преувеличение), то, конечно, он не способен ничего ни создать, ни управлять чем бы то ни было. Он мог бы только расставлять капканы с приманками. Но он бы никогда не додумался о таких приманках, как любовь, смех, нарциссы или закат солнца в морозный день. И он создал вселенную? Такое существо не способно просто пошутить, или поклониться, или принести извинения или завести друга.

Можно ли всерьез рассматривать идею недоброго Бога, как бы с «черного хода», в духе крайнего кальвинизма? Вы можете возразить, что мы все погрязли в грехе. Мы настолько грешны, что наши представления о добре и зле ничего не стоят, хуже того, то, что мы считаем добром , может оказаться злом в чистом виде. Если наши худшие опасения подтверждаются, тогда Бог обладает всеми качествами, считающимися дурными: безрассудность, тщеславие, мстительность, несправедливость, жестокость. Но то, что нам видится черным, на самом деле белое. Наша собственная греховность окрашивает все в черный цвет.

Ну, и что с того? Все наши рассуждения и предположения уничтожают саму идею существования Бога. Само определение «добрый» становится бессмысленным, как, скажем, «абракадабра». Нет никакого основания Ему повиноваться, даже бояться Его не стоит. Да, Он угрожает, Он дает обещания. Но зачем им верить? Если жестокость Он считает милосердием, то и ложь — добро . Если это так, то какая разница? Если Его идея добра так отличается от того, что мы считаем добром, тогда Его рай — это по-нашему ад и наоборот. Наконец, если сама реальность в корне не имеет для нас никакого смысла, или другими словами, мы полные идиоты, какой смысл пытаться раздумывать о Боге, или вообще о чем бы то ни было? Этот узел все равно развязывается, как ни пытаешься его затянуть.

Как я смею даже думать о подобной гадости и ерунде? Может быть, я надеюсь, что если чувства настолько искажены, то я буду меньше чувствовать? Не являются ли мои записи бессмысленными попытками человека, не желающего примириться с фактом, что единственный способ прекратить страдания это принять и перестрадать их? Кто все еще надеется , что существует какое-то средство от боли, нужно только хорошенько поискать? Что бы мы ни делали в зубоврачебном кресле, хватаем ли врача за руки или смирно сидим, сложив руки на коленях, сверло продолжает сверлить.

А горе по-прежнему похоже на страх, вернее, ужас. Или ожидание, будто сидишь и ждешь, что вот-вот случится что-то ужасное. Вся жизнь приобретает постоянный привкус временности. Не стоит ничего начинать. Я никак не могу угомониться, меня одолевает зевота, я не могу найти себе места, я слишком много курю. До сих пор мне вечно не хватало времени, теперь в жизни не осталось ничего, кроме времени . Чистое время, пустое бесконечное время

Единая плоть. Или, если вам больше нравится, другое сравнение — корабль. Потерян мотор с правого борта, я — оставшийся мотор с левого борта, должен как-то дошлепать до пристани. Вернее, пока не закончится плавание. Как я смею даже мечтать о пристани? Скорее всего меня встретит пронизанный ветром пустынный берег, черная ночь, оглушающий грохот шторма, впереди показались сваи, а мелькнувший на берегу огонек — скорее всего, размахивающий фонарем пьяный забулдыга. Так выглядит ее подход к берегу. Такой же был у моей матери. Я называю это — их подход к берегу, а не прибытие.