Эдмунд Гуссерль - Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга 1

Русскоязычному читателю «Идеи I» были известны главным образом благодаря обширной монографии Г. Шпета «Явление и смысл» [23] Шпет Г. Явление и смысл. Феноменология как основная наука и ее проблемы. М.: Гермес, 1914. , написанной после его стажировки у Гуссерля в Гёттингене (1912–1913) и отвечавшей широкому интересу к феноменологии, существовавшему в тот период в России [24] Так, в своем письме Гуссерлю от 11.III.1914 Шпет пишет: «Мое возвращение в Москву в одном отношении доставило мне большую радость: феноменология вызывает здесь большой и серьезный интерес во всех философских кругах. „Идеи“ изучены пока не очень хорошо, но о феноменологии говорят почти все, имеются даже специальные общества по изучению феноменологических вопросов» (Логос. 1996. № 7. С. 125). .

Данный перевод «Идей I» на русский язык осуществлен замечательным ученым и переводчиком Александром Викторовичем Михайловым (1938–1995).

Машинописный вариант перевода датирован 15.04.1994. На титульной странице указано также, что это «первыйвариант». По-видимому, предполагалось, что перевод в дальнейшем должен был быть проверен, прежде чем приобрести статус «окончательного варианта». Текст не имеет следов какой-либо правки, помимо машинописной (последнее обстоятельство местами затрудняет его прочтение). После обсуждения с вдовой А.В. Михайлова Норой Андреевной было принято решение публиковать перевод «Идей» в том виде, «как он есть» — т. е. так, как он предложен в «первом варианте». Тем не менее он сверен нами по тем изданиям, которые были использованы при переводе (об этом см. ниже), что было продиктовано отчасти состоянием исходного машинописного текста, расстановкой примечаний, выделений и т. п. [25] В текст было внесено, по сути, лишь два «сквозных» изменения формального характера. Первое касается перевода терминов «These» и «Thesis» (употребляемых Гуссерлем синонимично). В переводе А.В. Михайлова они иногда (но не систематически) передавались как «теса» или «тесис», что представляется никак не мотивированным ни с точки зрения русского языка, ни с точки зрения немецкого оригинала. Поэтому здесь везде приведено «тезис». Второе «сквозное» изменение касается (опять же несистематического) использования написания «предложение» для перевода немецкого «Satz», начиная с § 133, где это слово получает специфическую терминологическую окраску. Здесь оно везде передано как «предложение».

Читателю следует учитывать определенную терминологическую неоднородность перевода [26] Таковой, по-видимому, была сознательная установка А.В. Михайлова. См. об этом фрагмент его письма, опубликованный в «Примечаниях переводчика» к книге М. Хайдеггера «Бытие и время». Пер. В.В. Бибихина. M.: Ad Marginem, 1997. С. 448. . Например, термин Гуссерля «Vergegenwârtigung» переводится как «представление», «наглядное представление», «репродукция, переводящая в настоящее» и др., прежде чем был нащупан подходящий перевод «реактуализация». Кроме того, был оставлен без внимания ряд устоявшихся в отечественной литературе, посвященной феноменологии, вариантов перевода некоторых понятий. Так, термин «Abschattung» («abschatten») передается как «проекция», «нюанс» (то и другое, то или другое) и, соответственно, «проецировать», «нюансировать», хотя уже Г. Шпет предложил здесь вариант «оттенок» («оттенение»).

Ряд фрагментов этого перевода был опубликован в 1994 г. (М.: Лабиринт) без сколько-нибудь значительных отличий от оригинального машинописного текста (для данной публикации мы использовали, однако, последний).

Фрагменты перевода, публиковавшиеся в 1994 г. (§ 47–62 [раздел II, глава III и IV], § 63–75 [раздел III, глава I] и § 87–96 [раздел III, глава III]), были выполнены А.В. Михайловым по изданию «Идей I» В. Бимеля. Остальная часть перевода была сделана по первому изданию 1913 г. Для настоящего издания часть вторая третьего раздела книги была также приведена нами в согласие с изданием В. Бимеля (путем внесения дополнений, совершенно незначительных в этой части текста), и, таким образом, этому изданию соответствуют теперь § 47–96 (раздел II, глава III — раздел III, глава III), а остальные части перевода — первому изданию 1913 г. Можно отметить, что вариант В. Бимеля местами довольно значительно отличается от изданий 1913–1928 гг. (сравнительно обширные вставки содержат, например, § 48, 52, 54).

Виталий Куренной

Чистая феноменология, путь к которой мы здесь ищем, исключительную позицию в отношении всех иных наук характеризуем, в намерении показать ее роль фундаментальной философской науки, — это наука существенно новая, в силу своего принципиального своеобразия далекая от естественного мышления, а потому лишь в наши дни стремящаяся развиться. Она именует себя наукой о «феноменах». Другие, с давних пор известные науки тоже относятся к феноменам. Так, можно услышать, что психологию называют наукой о психических, естествознание — наукой о физических «явлениях», или феноменах; точно так же в истории порой говорят об исторических, в науке о культуре о культурных феноменах; аналогичное для всех наук о реальностях. Сколь бы различными ни был во всех таких речах смысл слова «феномен» и какие бы значения ни имело оно еще и сверх того, несомненно то, что феноменология сопрягается со всеми этими «феноменами» сообразно со всеми значениями, однако при совершенно иной установке, посредством которой определенным образом модифицируется любой смысл «феномена», какой только встречается нам в привычных для нас науках. В феноменологическую сферу он и вступает не иначе, как модифицированный. Разуметь такие модификации, или же, говоря точнее, осуществлять феноменологическую установку, путем рефлексии возвышая до научного сознания ее своеобразие, равно как таковое естественных установок, — такова первая и отнюдь не легкая задача, требованиям которой мы должны удовлетворять, если мы намерены обрести почву феноменологии, научно удостоверяясь в ее специфической сущности.

В последнее десятилетие в немецкой философии и психологии очень много разговоров о феноменологии. В предполагаемом согласии с «Логическими исследованиями» [27] Э. Гуссерль, «Логические исследования», в 2-х томах, 1900 и 1901 гг. феноменологию понимают как нижнюю ступеньку эмпирической психологии, как сферу «имманентных» описаний психических переживаний, которые — так разумеют тут имманентность — строго придерживаются рамок внутреннего опыта. От моих возражений против такого понимания, [28] В статье «Философия как строгая наука» («Logos», т. 1, 1910, с. 316–318); см. особ, изложенное относительно понятия опыта, с. 316. Ср. подробное рассуждение, посвященное отношению между феноменологией и описательной психологией уже в моем обзоре: «Сообщение о немецких сочинениях по логике за 1895–1899 годы» в «Архиве систематической философии», т. IX, 1903, с. 397–400. И сегодня я не переменил бы там ни слова. как видно, было мало проку, и прилагавшиеся рассуждения, четко обрисовывающие по меньшей мере некоторые из главных пунктов расхождения, не были поняты или были оставлены без внимания. Отсюда и вполне беспредметные — не улавливающие простого смысла изложенного мною — возражения против моей критики психологического метода — критики, отнюдь не отрицавшей ценности современной психологии и не принижавшей экспериментальной работы, проделанной значительными учеными, но раскрывшей известные — радикальные в буквальном смысле слова — недочеты метода, от устранения каковых, на мой взгляд, всецело зависит то, поднимется ли психология на более высокую ступень науки, чрезвычайно расширив при этом поле своей деятельности. Еще будет случай остановиться на ненужных попытках защищать психологию от мнимых «нападок» с моей стороны. Сейчас я касаюсь этого спора, чтобы ввиду господствующих лжеистолкований со множеством вытекающих из них последствий с самого начала со всей остротой подчеркнуть, что чистая феноменология, к каковой мы в дальнейшем намерены проложить путь, — та самая феноменология, первый прорыв к которой произошел в «Логических исследованиях» и смысл которой все глубже и богаче раскрывался для меня в работах протекшего с тех пор десятилетия, — это не психология и что причисление ее к психологии исключается не какими-либо случайными разграничениями области и терминологически, но принципиальными основаниями. Сколь бы велико ни было методическое значение феноменологии для психологии, на каком не может не настаивать феноменология, какие бы существенные «фундаменты» не предоставляла она психологии, все же она (уже как наука об идеях) — вовсе не психология, как и геометрия — не естественная наука. И более того — оказывается, что различие еще более радикально, нежели в этом сравнении. И при этом ничего не меняется оттого факта, что феноменология имеет дело с «сознанием», со всеми видами переживаний, с актами и их коррелятами. Правда, чтобы усмотреть все это, при господствующих ныне привычках мысли требуются немалые усилия. Исключить всю совокупность мыслительных привычек, какие существуют поныне, распознать границы духа, какими обставляют они горизонт нашего мышления, и сломать их, а тогда с полной свободой мысли постигать философские проблемы, которые придется ставить совершенно заново и которые станут доступны для нас лишь тогда, когда горизонт будет со всех сторон очищен от ограничений, — таковы жестокие требования. Однако ведь и требуется не меньшее. На деле, вот что обращает усвоение сущности феноменологии, уразумение специфического смысла ее проблематики и ее отношения ко веем другим наукам (в особенности к психологии), в дело столь исключительной трудности, — то обстоятельство, что для всего этого требуется новый, совершенно измененный в сравнении с естественными установками опыта и мысли, способ установки. Вот для того, чтобы свободно двигаться в пределах таковой, отнюдь не впадая в прежние установки, чтобы учиться видеть, различать и описывать стоящее перед глазами, требуются еще особые, упорные штудии.