Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Каждый из нас знает, что он жив, и каждый старается стать более живым, ибо знает, что слишком часто он не настолько жи­вой, насколько он мог бы и хотел бы быть. Но так обстоят наши дела. Иногда мы очень живые, а иногда чувствуем, что соскаль­зываем все ниже, к пределу смерти, неумолимо созревающей внут­ри нас. Величайшая трагедия человеческого опыта состоит в том, что снова и снова мы оказываемся слепы и глухи к возможностям более полнокровной жизни.

Существует так много непреодолимых внешних препятствий для нашей полноценной жизни: случай, болезнь, смерть, вторжение социальных, политических и экономических сил. Мы все стоим перед лицом этих потерь и боремся с ними, кто как может. Но потери, за которые мы не отвечаем сами, потому что не знаем вовремя, что возможно или чего мы больше всего хотим, — эти потери самые мучительные, о них горше всего размышлять.

Все дело в том, чтобы попытаться иметь больше жизни и мень­ше смерти. Постоянно колеблющееся равновесие между жизнью и смертью внутри нас — главный барометр, определяющий ход нашей жизни. Слишком часто мы слепы и глухи к нашим потреб­ностям, к нашим желаниям, к ощущению возможностей, откры­вающихся перед нами в жизни. У нас слишком ограниченный и частичный взгляд на свою природу, и мы не знаем, как достичь жизни, которая является нашим естественным состоянием. Мно­гие из нас не имеют свободного доступа к своему подлинному цен­тру. В моей работе в людьми, которые пытаются требовать боль­шего от своей жизни, основной фокус состоит в том, чтобы помочь человеку более полно и четко расслышать свой внутренний голос, чтобы более удовлетворительно управлять собственной жизнью.

Я только что говорил о "слепоте и глухоте" к нашим собствен­ным нуждам и о необходимости учиться "слушать" себя более чут­ко, чтобы стать более живым. Эти метафоры относятся к осозна­нию, которое упускается или лишь частично присутствует у многих из нас. Но это больше, чем метафоры. Я убежден, что от рожде­ния нам дано шестое чувство, которым многие из нас разучились пользоваться.

Главное утверждение, которое я буду доказывать в этой книге, — утверждение, которое слишком часто упускается из виду или слиш­ком мало ценится: каждый из нас является духовным инвалидом.

Я буквально утверждаю: каждый из нас — искалеченный чело­век, поврежденный в своей жизненности и интуиции (либо в ос­трой, либо в хронической форме), и наша природа несет в себе нереализованный потенциал.

Эта книга — о нашем утраченном шестом чувстве. Оно являет­ся ключом к более полной, насыщенной жизни. Мы искалечены множеством влияний; мы инвалиды в той же степени, как слепые и глухие люди. Мы не используем свой потенциал полностью. Наше утраченное чувство важнее, чем зрение и слух или обоняние и вкус; это чувство нашего бытия. Это утраченное чувство являет­ся внутренним зрением, которое позволяет нам постоянно осозна­вать, насколько наш внешний опыт соответствует нашей внутрен­ней природе.

Что это значит, когда я говорю: "слышу" свой собственный опыт? Не существует готового набора слов для описания этого шестого чувства. Если человек слепой или почти слепой от рож­дения, единственный способ рассказать ему о чувстве зрения со­стоит в использовании неточных аналогий со слухом, осязанием или другими чувствами. Фигурально выражаясь, большинство из нас слепы (или близоруки) с ранних лет. Мы очень мало знаем о чувстве своего внутреннего бытия, и чаще всего нас учат игнорировать или обесценивать его. ("На самом деле ты этого не чувству­ешь", "Ты ведь на самом деле не хочешь этого, не так ли?", "Не будь таким эмоциональным", "Неважно, что ты хочешь; тебе пред­стоит иметь дело с реальным миром"). Так что, когда я говорю об этой чувственной модальности, об обладании которой мы подчас даже не догадываемся, мои слова темны и даже отдаленно не на­поминают наш привычный опыт.

Внутреннее осознание — это действительно выражение всего моего бытия, так же, как чувство любви, гнева, голода или эмо­циональной вовлеченности в какое-либо занятие. В этом своем качестве внутреннее видение информирует меня, насколько то, что я переживаю в данный момент, соответствует моей внутренней природе. Поскольку оно является основой моего знания — где я и как обстоят дела в моем субъективном существовании, — оно слу­жит мне примерно так же, как мое внешнее видение. Оно дает мне ориентацию и помогает выбрать нужное направление внутри меня.

Органом моего внутреннего осознания является не глаз, позво­ляющий мне заглядывать внутрь себя, и не ухо, которым я при­слушиваюсь к своему внутреннему опыту. Скорее, это все мое бытие, паттерн или гештальт, заключающий в себе смысл того, кто я есть. Однако будет полезно говорить о внутреннем осозна­нии всего моего бытия, как если бы для этого существовал опре­деленный орган чувства. Таким образом, я надеюсь силой вернуть обратно то утраченное, от отсутствия чего мы так страдаем.

Это экзистенциальное чувство, насколько о нем можно судить, обеспечивает меня непосредственным восприятием — как и другие чувства. Данный пункт обычно понимается неправильно. Глаза говорят мне, что передо мной — страница текста, а не белый пря­моугольник с черными значками на нем, из чего я должен заклю­чать, что это страница со словами, предложениями и значения­ми. Точно так же, когда внутреннее чувство функционирует естественно, оно дает мне непосредственное осознание. Оно го­ворит мне: "Мне не понравился разговор с Гретой", а не сообща­ет сырые данные, из которых я должен выводить умозаключения, например: "Я заметил, что испытываю физическое беспокойство... следовательно, мне наскучил этот разговор". Но многие из нас могут лишь наблюдать за собой таким отчужденным и косвенным образом, и поэтому мы должны размышлять о причинах нашего беспокойства.

Внутреннее чувство открыто немыслимому множеству сигна­лов — внешним ощущениям, памяти, предвидению будущего, фантазии, намерениям и всем остальным формам внутренней жиз­ни. Мы умеем пользоваться им, когда полностью сосредоточива­ем внимание на том потоке, которым является наше бытие в на­стоящий момент. В отличие от внешнего зрения, которое мы должны сфокусировать, чтобы улучшить его работу, внутреннее чувство работает лучше всего, когда мы ненапряженно открыты всему, что происходит само собой. Функционально внутреннее осознание похоже на процесс слушания. По этой причине иногда я думаю о внутреннем чувстве как о слышащем глазе — оно объе­диняет внутреннее зрение и внутренний слух. Это определение можно считать подходящим, поскольку оно предполагает более широкую сущность, нежели любой из существующих органов чувств. Я имею в виду, что слушающий глаз означает слушающее Я [4]Именно Я слушаю, Я и есть сам процесс слушания, и имп­лицитно именно Я являюсь также тем, к чему прислушиваются.