Владимир Корчагин - Женщина в черном

— Да, я совсем поправилась. Но заболел дедушка, поэтому я не смогла прийти в библиотеку. Да вы проходите, проходите!

— Как, прямо через забор?

— Ой, что это я! — смутилась Инга. — Нет, конечно. Но и не обходить же вам кругом. Здесь вот у меня есть потайной лаз. — Она раздвинула две дощечки и указала Никите на образовавшийся проход. — Я специально его сделала, чтобы ближе было проходить в лес. Вас это не очень шокирует?

— Ни в коей мере.

— Вот и отлично! — продолжала Инга, когда Никита протиснулся сквозь ограду. — А теперь пройдемте в беседку. Простите, что я не приглашаю вас в дом. Но там…

— Да не стоит беспокоить больного, — поспешно согласился Никита.

— Дедушку действительно лучше не беспокоить. Но дело не только в этом. У нас тут… В общем, тетя не любит, когда в доме появляются посторонние. Мне очень неудобно перед вами, но… так уж у нас сложилось.

— Тогда, может, мне лучше уйти? — забеспокоился Никита, оглядываясь по сторонам.

— Нет-нет, в беседке нас никто не увидит. И вообще в эту часть сада никто не заглядывает. А мне надо… Я хотела бы поговорить с вами. Если вы, конечно, располагаете временем, — поспешно добавила она.

— Времени у меня больше чем достаточно, но… Может, нам все-таки не стоит оставаться здесь? Можно ведь побродить по лесу.

— Да, так будет, пожалуй, лучше, — сразу согласилась Инга. — Пойдемте вон по той дорожке. Я там часто гуляю.

Они перебрались через забор, но не прошли и нескольких шагов, как Инга вдруг остановилась:

— Слышите?

Никита затаил дыхание. В тихом предвечернем воздухе с той стороны, куда убегала просека, вновь послышались слабые отзвуки колокольного звона.

— Что это, церковный благовест?

Инга кивнула:

— Это в монастыре. Правда, красиво?

— Во всяком случае, создает определенное настроение.

— А если бы вы побывали в самой обители!..

— Вы были там?

— Да. По большим праздникам двери монастыря открыты для всех желающих, и мы с дедом несколько раз ходили туда.

— Вам там понравилось?

— Очень. Очень! Там, знаете, бесподобно красиво. Кругом лес, густой, дремучий. И с трех сторон река. Она огибает монастырь почти сплошной петлей, и он высится в этой излучине, как сказочный терем со златоглавыми куполами. А внутри него, за воротами, — такая чистота, порядок! Такая тишина, покой! И сами монахини… Среди них есть и совсем молодые, чуть старше меня. Но лица всех их светятся добротой и приветливостью. Словом, там совсем другой мир. И я иной раз всерьез подумываю, не уйти ли и мне в монастырь…

— Уйти в монастырь вам?! Зачем же, Инга?

— Это трудно объяснить. Но, согласитесь, кругом столько злобы, жестокости, неправды. Люди порой оказываются такими непорядочными, несправедливыми. Взять хотя бы отношение к моему деду. Человек всю жизнь отдал служению людям, борьбе за их здоровье. А вы слышали, наверное, как обошлись с ним в институте, как треплют сейчас в городе его доброе имя? Даже от меня в моей учебной группе все шарахаются как от прокаженной. А здесь, в доме… Да что там… Если бы вы знали, как мне тяжело, как я отчаянно одинока! Дед — единственный близкий мне человек. А если не станет и его… Поневоле подумаешь о монастыре…

— Не надо, Инга. Только не это! Только не монастырь! Я понимаю вас. Я сразу почувствовал, что вам живется нелегко. Но это пройдет. Вы сами увидите, что в жизни есть и светлые стороны и не все люди подлецы. А покой в монастыре только кажущийся. И вопрос еще, что творится в душах молодых послушниц с умиротворенными лицами. От мира отгородиться можно. Но как отгородиться от самого себя? Здесь не помогут никакие монастырские стены. А если и помогут, то лишь тем, кто самоотрешенно верит в Бога. А вы верите в него? Верите больше, чем в доводы собственного рассудка?

— Не знаю… Дед хочет, чтобы я верила. Сам он глубоко верующий человек. Он давал мне читать Библию. Но все это как-то… неубедительно.

— Вот именно. Но и доводы атеистов…

— Читала я и атеистическую литературу. Только и она не убеждает. И там и здесь лишь слова, слова, слова… А хочется чего-то конкретного, доказательного.

— В том-то и дело. Я тоже много и думал и читал об этом и тоже остался витязем на распутье. Мы слишком много знаем, чтобы безоговорочно поверить в Бога, и слишком мало знаем, чтобы категорически отвергнуть его. Поэтому таким, как мы, монастырь не поможет.

— Что же поможет?

— Я абсолютно убежден, что человек может помочь себе Только сам или… опираясь на помощь своих друзей. Я имею в виду, конечно, настоящих друзей, таких, как… таких, ради которых я бы жизни не пожалел. Мне ведь тоже иной раз так доставалось, что… Я расскажу вам как-нибудь. Но я никогда не падал духом, даже когда был совсем один. А теперь, когда встретил вас… — Никита смутился и замолчал, боясь, что помимо своей воли выскажет то, что без конца твердил наедине с собой все последнее время.

И Инга тоже почему-то смутилась, поспешно взглянула на часы и быстро проговорила:

— Ой, Никита, мне пора. Тетя, наверное, опять ищет. Да и дедушка…

— Но вы хотели о чем-то поговорить со мной?

— Да… Да. Но все это не так просто. Надо собраться с мыслями. А сейчас я просто не знаю, как и сказать вам… Я сама не могу разобраться в том, что гнетет меня… Но я расскажу вам все-все. Больше некому. Только в другой раз, хорошо, Никита?

— А когда мы еще встретимся? Вы снова станете бывать у нас, в читальном зале?

— Не знаю… Все эти дни дедушке очень нездоровится. Я просто боюсь оставить его одного.

— А если я снова мимоходом загляну сюда? Ну, скажем, завтра, в это же время?

— Завтра, в это же время… — Инга с минуту подумала. — Ну, что же… Тогда я, может быть, снова окажусь в беседке. Если не случится ничего особенного, — поспешно добавила она, взглянув на зашторенные окна дома.

— И я смогу снова окликнуть вас?

— Не надо. Я сама увижу, что вы пришли, если буду в беседке. До свидания, Никита.

— Всего вам доброго, Инга, — он проводил ее взглядом до кустов сирени. А потом долго еще мерил шагами пустынную просеку, не спуская глаз с засветившихся окон дачного особняка.

Это произошло на рынке, куда Никита зашел по пути в университет, чтобы купить немного яблок. Здесь было, как всегда, не протолкнуться, и он не сразу обратил внимание на большую толпу женщин, сгрудившихся у одного из прилавков фруктового ряда. Однако когда он подошел ближе, то увидел нечто такое, что не сразу могло дойти до сознания нормального человека: две здоровенные бабы-торговки крепко держали за руки хилого светловолосого мальчонку лет шести-семи, а третья, с перекошенным от злобы лицом, пыталась сдернуть с него штанишки, зажав в руке широкий кожаный ремень. Мальчонка не говорил ни слова, не плакал, не сопротивлялся, лишь в глазах его, полных недетской ненависти, застыла смертельная тоска.