Артем Каменистый - Альфа-ноль

Она все еще жива. Удерживается в миллиметре от смерти, но продолжает дышать. Я чувствую это. Не знаю чем и как, но чувствую. Ведь меня к этой женщине привязывает не только ненависть. Слишком много общего скопилось у меня и у человека, который оборвал одну мою жизнь и самоотверженно защищал другую. Вот поэтому я уверен, что у меня есть немного времени, чтобы сказать ей последние слова.

Но даже сейчас мать себе не изменила. Она не позволила мне перехватить инициативу. Я даже не успел до конца присесть, делая это медленно и осторожно, всеми силами стараясь не завалиться, окончательно потеряв равновесие.

Трейя резко открыла глаза, шевельнула одной рукой, тут же ее приподняв. Но не чтобы помочь. Она ухватилась за амулет, мелко при этом задрожав. Спустя пару секунд расслабилась и еле слышно прошептала:

— Гедар… шкатулка… Твоя сумка… Дай…

Зачем ей это понадобилось в такой момент, я понятия не имел. И вообще, мне нет дела до странных капризов умирающих. Я ведь не за этим к ней подошел. Но власть этой женщины надо мной столь велика, что у меня из головы вылетело, что я, собственно, здесь делаю.

Послушно достал шкатулку, протянул.

— Открой… Достань… — прошептала Трейя.

Подцепив нефритовую крышку, вытащил содержимое. Фигурный шелковый мешочек, в котором прощупывались знакомые предметы.

Сжав его, мать захрипела, после чего почти бессвязно произнесла:

— Высшие силы… последние слова… просьба умирающего… Это надо. Это очень надо моему мальчику. Дайте… дайте еще. — Вновь мелко задрожав, она тут же расслабилась и умиротворенно протянула: — На шею. Надень его на шею. Вместе с амулетом. Не снимай.

Выполняя указание Трейи, я внезапно осознал, что являюсь не кем иным, как распоследним болваном. Вместо того чтобы высказать ей все, что должен высказать, я веду себя как маменькин сынок.

А ведь эта гадина подыхает. Я так и останусь ни с чем.

Потому поспешно произнес:

— Я не Гедар.

— Гедар… мальчик мой… — пролепетала женщина, обессиленно опуская веки.

— А ну стоять! Не вздумай подохнуть! Не вздумай! Я не Гедар! Ты слышишь меня?! Я не Гедар! Это не твой сын, это только оболочка от твоего выродка! И эта оболочка не пустая! В ней кое-кто поселился! Ты помнишь меня?! Ты должна помнить! Это ведь ты вырвала мое сердце! Ты и Трако Даре это сделали! Ты пом…

Осекшись от дичайшей судороги, набросившейся на каждую мою мышцу, я завалился на мать, выдавив из ее груди воздух. Услышав при этом ее последнее слово:

— Ге… Гедар…

А вот теперь точно все. Не поговорили. Умирающая женщина даже не поняла, какую змею пригрела, до последнего сражаясь ради пустой оболочки, давно захваченной чужаком.

Черт! Я ведь обязан был объяснить ей, что она и правда произвела на свет выродка. В ее никчемном сыне разума и на каплю не наблюдалось. Он и правда пустота, он чистый лист, а я текст, который она в своей слепой материнской заботе записала туда, где должно было размещаться сознание настоящего Кроу.

Трейя умерла в полной уверенности, что до последнего всеми силами оберегала Гедара, а не захватчика, затаившегося в его пустой оболочке.

То есть умерла с чистой совестью. А это очень плохо. Настолько плохо, что даже боль от судороги, терзавшей тело, не смогла отвлечь меня от осознания упущенной возможности.

Я был обязан взять свое. Объяснить этой стерве всю глубину ее ошибки. Она должна была подохнуть в отчаянии, скрежеща зубами от бессильной ярости.

Судорога отпустила, но боль не ушла. Со мной что-то происходило. Что-то никогда до этого не испытанное. Волна ци прошла через тело не бесследно. После нее что-то осталось.

И это что-то терзало меня с жестокостью профессионального палача.

Будь на моем месте нормальный житель этого ненормального мира, скорее всего, здесь бы все и закончилось. Однако я это я — самое слабое существо, какое только можно вообразить. И существо, страдающее годами. Страдающее непрерывно. Страдающее с того самого момента, когда раскаленное острие жертвенного ножа обожгло кожу на груди.

Так что страдание — дело привычное.

Судороги — ничто. Как и боль, они мало что добавляют к привычному для меня существованию. Телесная немощь — даже не смешно. Без амулета я неподвижный овощ, который и дышит-то с трудом, куда ему шевелиться. Моя походка вдребезги пьяного повесы — это тоже вполне нормально. Мне впору собою гордиться. Бывало, я за две недели не делал столько шагов, сколько сделал сейчас.

И сделаю еще.

Я уходил. Не знаю куда, просто шел вперед. Сейчас мне надо оказаться как можно дальше от зарева, оставшегося за спиной.

Убийцы, пришедшие в усадьбу, погибли. Разве что один, возможно, каким-то образом избежал общей судьбы. Не исключено, что он исчез при помощи местной магии, как и Камай. Оба должны были погибнуть, почернеть под натиском ци, собираемой многими поколениями Кроу. Останков от них нигде не видно, а умчаться от волны смерти они никак не успевали.

Выброс энергии, на которой держится весь этот мир, пощадил лишь мать.

И меня.

Оболочку последнего Кроу, захваченную пришельцем.

И этот пришелец умеет думать даже в столь сложном состоянии. Я помню, что горит не только усадьба, но и мельница. Возможно, это дело рук других убийц, избежавших общей участи. Если это так, очень скоро они обнаружат гибель своих товарищей. Или вернется тот, от чьей руки погибла Трейя.

Жаль, что не от моей…

Чем дальше я уйду, тем больше шансов выжить.

Хотя зачем она мне нужна, такая жизнь?..

Ступени просвещения: неизвестно

Атрибуты: нет

Навыки: нет

Состояния: нет

Проснулся я, вынырнув из кошмара, который всем кошмарам кошмар. Я сгорал заживо вместе с усадьбой, потому что мой амулет увез Камай, а без него нельзя подняться с постели, не говоря уже о ходьбе. Мои кости голыми руками ломал Пенс, а мать, стоя рядом, аплодировала на каждый треск. Тшими, выбравшись из могилы, рассказывал мне об особенностях пищевого поведения разных видов червей и о том, что ощущает разлагающийся труп, когда эти мелкие твари его пожирают.

Ну и сердце мне вытаскивали из груди раз пятнадцать. И при помощи раскаленного ножа, и с использованием холодного, и даже безо всяких инструментов, голыми руками.

Для таких, как Пенс и Камай, это плевое дело.

И что самое нехорошее, проснуться не получалось. Я старался. Изо всех сил старался. Но никак. Так что стало закрадываться подозрение, что это явь. Это тот самый ад, который я заработал за нехорошие мысли по поводу зверского убиения матери и Трако Дарса. Должно быть, высшие силы этого мира считают, что даже думать о таком — смертный грех.

Но нет, обошлось. При очередной попытке я наконец выбрался в реальность.