Энтони Райан - Песнь крови

Щит осклабился в свирепой, звериной гримасе.

— Кончай уже!

— Это не ваша вина, — продолжал Аль-Сорна. — Вы были всего лишь мальчишкой. Вы ничего не смогли бы поделать. И правильно сделали, что сбежали…

Тут-то выдержка Щита разлетелась вдребезги. Яростный рев вырвался у него из груди, и он ринулся на Аль-Сорну, пытаясь схватить его за горло. Северянин пропустил его мимо себя и открытой ладонью ударил Щита в висок. Щит рухнул на арену и остался лежать недвижно.

Аль-Сорна повернулся и пошел на свое место. Взял ножны, спрятал меч. Толпа лишь теперь зашевелилась. Большинство были просто изумлены, но тут и там чувствовался гнев, и я знал, что гнев будет нарастать.

— Бой не окончен, господин Ваэлин! — крикнул Карваль Нурин, перекрывая нарастающий гам.

Аль-Сорна повернулся, подошел туда, где сидела госпожа Эмерен. Она застыла в шоке и разочаровании.

— Сударыня, вы готовы покинуть этот остров?

— Вы бились насмерть! — крикнул Нурин. — Если вы оставите противника в живых, он будет навеки обесчещен в глазах всех островов!

Аль-Сорна отвернулся от госпожи Эмерен, отвесив изящный поклон.

— «Обесчещен»? — переспросил он у Нурина. — «Честь» — это всего лишь слово. Его нельзя есть, нельзя пить, и все же, где бы я ни был, люди беспрерывно толкуют о чести, и для всех слово «честь» значит что-то свое. Для альпиранцев «честь» — это долг, ренфаэльцы полагают, будто честь — то же самое, что отвага. Тут, на островах, «честь», судя по всему, означает убить сына за преступление, совершенное его отцом, а потом прирезать беспомощного человека, если представление пойдет не по плану.

Как ни странно, но, стоило ему заговорить, как толпа смолкла. Голос его был не особенно громок, однако амфитеатр без труда доносил его до всех присутствующих, и их гнев и неутоленная кровожадность почему-то улеглись.

— Я не стану просить прощения за деяния своего отца. И раскаяния я не испытываю. Он сжег город по велению своего короля, он поступил дурно, но я тут ни при чем. В любом случае, если вы прольете мою кровь, это никак не скажется на человеке, который мирно скончался три года тому назад в своей постели, в присутствии жены и дочери. Как можно отомстить трупу, который давно уже предан огню? Теперь отдайте мне то, за чем я явился, или же убейте меня, и покончим с этим.

Я невольно перевел взгляд на охрану с копьями. Они неуверенно переглядывались и настороженно посматривали на толпу, которая теперь растерянно роптала.

— Убейте его!!!

Это крикнула госпожа Эмерен. Она вскочила на ноги и шагала к Аль-Сорне, тыкая в него пальцем и рыча:

— Убейте этого дикаря, этого убийцу!

— Ты здесь не имеешь права голоса, женщина! — сурово одернул ее Нурин. — Это мужские дела.

— Мужские?! — она повернулась к Нурину и расхохоталась хриплым, почти истерическим смехом. — Единственный мужчина, что здесь есть, лежит без сознания, оставшись неотмщенным. Я называю вас трусами! Бесчестные подлые пираты! Где же справедливость, которую мне обещали?

— Тебе обещали поединок, — ответил ей Нурин. Он долго смотрел на Аль-Сорну, потом поднял взгляд на толпу и провозгласил: — И поединок окончен! Да, мы пираты, ибо боги даровали нам все моря как охотничьи угодья, но боги же даровали нам и закон, по которому мы правим этими островами, а закон остается законом всегда, или он утратит силу. По закону Ваэлин Аль-Сорна объявляется победителем в этом поединке. Он не совершил никакого преступления перед островами и потому может свободно их покинуть.

Он снова обернулся к госпоже Эмерен:

— Да, мы пираты, но не бесчестные и не подлые. Вы, сударыня, также можете свободно отправиться своей дорогой.

Нас проводили на край мола и велели ждать, пока нам устроят проезд на одном из немногих чужеземных кораблей, что были в порту. Поперек пристани выстроился большой отряд копейщиков, чтобы кому-то из горожан не вздумалось в последнюю минуту осуществить-таки месть, хотя мне показалось, что к концу поединка настроение толпы изменилось, и они испытывали скорее разочарование, нежели негодование. Охрана не обращала на нас внимания, и было очевидно, что отбытие наше будет не особо торжественным. Должен сказать, что, оставшись там наедине с ними обоими, я чувствовал себя весьма неловко. Госпожа Эмерен бродила по причалу, стискивая скрещенные на груди руки, Аль-Сорна молча сидел на бочонке из-под пряностей, а я молился о том, чтобы скорее дождаться отлива и наконец-то покинуть этот остров.

— Дело этим не кончится, северянин! — выпалила, наконец, госпожа Эмерен после того, как целый час молча расхаживала взад-вперед. Она подошла, встала в нескольких футах напротив и с ненавистью воззрилась на Аль-Сорну. — Даже и не мечтай ускользнуть от меня! Мир недостаточно велик, чтобы укрыться от…

— Да, это ужасно, — перебил ее Аль-Сорна. — Ужасно, когда любовь обращается в ненависть.

Ее искаженное злобой лицо застыло, будто он ударил ее кинжалом.

— Знавал я одного человека, — продолжал Аль-Сорна, — который всей душой любил одну женщину. Однако он должен был выполнить свой долг и знал, что это будет стоить ему жизни — и ей тоже, если она останется с ним. И потому он обманул ее и сделал так, что ее увезли далеко-далеко. Иногда этот человек пытается дотянуться мыслями за океан, узнать, не обратилась ли их любовь в ненависть, но до него долетают лишь далекие отзвуки ее неукротимого сострадания: спасенная жизнь тут, совершенное благодеяние там — точно дым, тянущийся от пылающего факела. И вот он гадает: возненавидела ли она меня? Потому что ей пришлось бы простить ему слишком многое, а между влюбленными, — и тут он перевел взгляд с нее на меня, — измена всегда самый тяжкий грех.

Ссадина у меня на щеке вспыхнула огнем, вина и горе смешались у меня в груди, поднятые потоком воспоминаний. Как Селиесен впервые явился ко двору, как его улыбка озаряла все вокруг, точно солнце, как император поручил мне почетную обязанность наставлять его в придворных обычаях, и его первые неуклюжие попытки следовать этикету, и как я слушал его новые стихи далеко за полночь, и свирепая ревность, когда Эмерен дала знать о своих чувствах, и постыдное торжество, когда он начал избегать ее общества, стремясь к моему… И его смерть… И бездонное горе, которое, как я думал, поглотит меня.

Я понял, что Аль-Сорна видел все это. Каким-то образом ничто не оставалось сокрытым от его угольно-черных глаз.

Аль-Сорна встал и шагнул к госпоже Эмерен. Ее передернуло — не от ненависти, как я понял, но от страха. А что еще он видел? Что еще он скажет? Он опустился перед ней на колени и произнес отчетливо и официально:

— Сударыня, я приношу извинения за то, что отнял жизнь вашего супруга.