Юрий Никитин - Святой Грааль

Олег вторую неделю ломал камень, таскал тяжелые глыбы. Он оброс мышцами, хотя в сравнении с другими все еще выглядел худым, костлявым. С ним работали в паре охотно: не увиливал, брался за худшую работу, с готовностью помогал напарнику.

Однажды по возвращении в каменный сарай услышал в стороне ругань, свист бича. На дубовом кресте распяли крупного человека, одежду сорвали, расшвыряли по двору. Сарацин, голый до пояса, но в огромной зеленой чалме, злобно скалил белые, как сахар, зубы, с наслаждением хлестал несчастного, подолгу раскручивал плеть над головой, затем бросал ее со свистом, стремясь каждым ударом рассечь кожу как можно глубже. Мухи злобно жужжали, успевая упасть на покрытую багровыми рубцами спину, слизать кровь и сукровицу, прежде чем обрушится новый рассекающий удар.

Десятник на ходу толкнул Олега, сказал хмуро:

— Благородный... Нашего брата гвоздями бы приколотили!

А этого на веревках. Выкуп выколачивают.

— Кто это? — спросил Олег отстраненно.

— Странствующий рыцарь... Или не странствующий, а просто возвращался из Святой земли. Не всем повезло, как нашему барону! Кто-то лишь облизался. Будет рад, если живым доберется. Многие вовсе кости разбросали.

Они зашли в сарай последними, им в спины ткнули тупыми концами копий, дверь закрыли на засов. Томас Мальтон, вспомнил Олег. Надменный высокомерный рыцарь, мальчишка в обличии взрослого мужчины. В расцвете тела, но вместо души еще нераспустившаяся почка...

Шла третья неделя Олега в каменоломне, когда он увидел поблизости сильно избитого человека, полуголого, в железном ошейнике и с кандалами на ногах. Не сразу узнал рыцаря, а узнав, тут же позабыл. Работа тяжелая, но не мешает уходить мыслью в глубину души, искать ответы на мучительные вопросы, и Олег шарил отчаянно в Настоящем мире, а в этом, где передвигались такие же двуногие звери, как и он сам, его бренное тело вбивало клинья, поднимало над головой тяжелый молот, таскало глыбы камня.

Внезапно он услышал рядом хриплое:

— Калика... э-э... сэр Олег?

Залитое потом лицо Томаса утратило южный загар, сильно исхудало. Вокруг грохотали кирки, измученные люди внимания не обращали. Олег ответил замедленно, находясь все еще в другом мире:

— Я, сэр Томас.

— Не узнал сразу... Тебе на пользу эта работа! Окреп, поправился... Неужто останешься здесь навсегда?

— С богами можно беседовать везде, — ответил Олег безучастно.

В стороне предостерегающе заорал десятник. Томас с проклятием обрушил кирку на камни, брызнули осколки. В сутолоке и пыльном облаке, где все походили друг на друга, Олег вскоре потерял Томаса, но к вечеру Томас снова оказался рядом, шепнул:

— Я поменялся с твоим напарником.

— Все люди, — ответил Олег равнодушно. — Все человеки.

Томас некоторое время молча подваживал ломом гранитную глыбу, переваривал ответ, затем прошептал, бросив настороженный взгляд по сторонам:

— Здесь не человеки, а рабы! Достойно ли тебе, свободно рожденному...

— Рабы тоже люди, — прервал Олег.

— Но не такие...

— Бог всех рождает людьми, рабами делают другие люди.

Томас зло тряхнул головой, в синих глазах блестели злые молнии:

— Сэр калика! Твое смирение чрезмерно. Я хочу вырваться отсюда. Мне нужна помощь, хотя бы малая.

Олег качнул головой в сторону блестящих от пота тел. Томас раздраженно отмахнулся:

— Они погасли. А в тебе еще теплится искра, чую!

Олег с равнодушным видом грохал ломом в узкую щель, разламывая глыбу. Томас дышал часто, его сильные мускулистые руки часто вздымались над головой, занося кирку, камень под мощными ударами трещал как спелый орех. Цепь на щиколотках жалобно звенела.

— Запалишься, — обронил Олег.

— Что? — не понял Томас.

— Надсадишься. Надолго не хватит.

— Долго не пробуду! Если не удастся вырваться, то, клянусь небом и святым причастием, разобью себе голову!

Он дышал со свистом в груди, наглотавшись каменной пыли. Тугой ошейник сдавливал горло, до крови растер пузыри, оставшиеся от ожога. Глаза блестели, как у загнанного в угол лесного зверька. Его пальцы дрожали, Олег с внезапной ясностью увидел, что красивый рыцарь не жилец на этом свете. Точнее, на этом клочке белого света, где стоит замок барона Оцета.

— Как ты собираешься вырваться? — спросил Олег все еще без интереса.

— Не знаю, — ответил Томас отчаянно. Но здесь не доживу до воскресного дня, знаю. Довериться некому! Рабы, либо погасшие... Опять же, рабы! Тебя знаю. Ты излечил меня, я когда-то спас тебя от псов!

Калика долго раздумывал, его руки равномерно и мощно поднимались, обрушивали острый конец тяжелого лома в щель между глыбами. Томас почти видел как неторопливо поворачиваются такие же глыбы в черепе калики, как в непроницаемых зеленых глазах проявляются тусклые искорки.

— Впрочем... — произнес наконец калика кротко, — нельзя людей тащить силой даже к их благу... Ежели не могут забыть о своей плоти здесь, если страдают от того, что страдает плоть... надо их отпустить.

Томас нетерпеливо дернул плечом:

— Дьявол побери твои мудрые рассуждения!.. Кто отпустит?

— Мы, — ответил калика так же кротко.

Вечером Томаса пригнали в общий сарай, где жили невольники. Измученные люди, выпотрошенные тяжелой работой, не обращали на новичка внимания, а Томас пробился поближе к Олегу в угол, шепнул возбужденно:

— Ты скитался много. Возможно, видел даже больше чем я таких дыр. Считаешь, убежать можно?

Олег ответил негромко:

— Убежать можно всегда. Но по железным ошейникам отыщут... В лохмотьях, опять же! Остановят в ближайших селеньях, вернут. С бароном ссориться никто не захочет.

Томас кивнул:

— И я так думаю. К тому же я не могу уйти без... некоторого имущества. Жаль боевого коня, жаль доспехов и меча, но я бы все оставил проклятому барону! Однако в моем седельном мешке есть старая медная чаша...

Он замолчал, испытующе смотрел на Олега. Тот сказал негромко:

— Да, я видел. Когда ты лежал раненый, я искал, чем перевязать. Почему она так нужна?

— Это священная чаша, — прошептал Томас.

— А, — протянул Олег, — ритуальная... Знаю, у каждого волхва на поясе болталась чаша. Еще при Таргитае с неба упали золотые: плуг, меч и чаша...

Томас прошипел рассерженно:

— Не равняй священные христианские реликвии с погаными языческими!

— Ладно-ладно. Когда вырвемся отсюда, надо сперва в оружейную, ты напялишь свой железный горшок, возьмем коней, ускачем...

— Раньше я должен разбить голову барону!

— Спасение в скорости. Нас схватят.

— Но чаша наверняка в комнате барона! Он не такой дурак, чтобы хранить ее где-то в другом месте. Я лучше погибну, чем оставлю чашу!

Калика посматривал с непонятным выражением, вздохнул, тяжело заворочался в каменном углу: