Станислав Соловьев - С.А.Р.

Я перестал пить, перестал переживать, серьезно засел за работу — как автомат писал, занимался сравнениями, отчетами, составлением таблиц, звонил Беде в чудовищно нереальный здесь Ха — Сайан — получал уточнения. Его голос по электрофону радовал меня — он напоминал мне о лесных холмах Харрамена, где я отдыхал сердцем и радовался запаху хвои. Как–то он пригласил меня приехать — на открытие постоянной миссии Центра в Ха — Найаре. Я получил разрешение от Керма, сел на аэрокар «Пассажирские перевозки Рорреров» и через два дня был в этом маленьком селении. Беде сердечно приветствовал меня, расспрашивал про «эту вашу городскую жизнь», неожиданно много смеялся — никогда не видел его таким веселым. Ко мне подошел заметно располневший бородач, и в нем я с удивлением узнал юного Рассенена.

— Помнишь, как ты кашлял от доброго хо ? — со смехом говорил этот незнакомый мне человек, больше похожий на коренного харрамена, чем уроженца Лорихаара — оттуда он был родом.

Рассенен женился на местной девушке, дочери богатого землевладельца, и у него недавно родился сын, который получил странное имя — Хайри–хех–Хаи Вессе Рассенен, симбиоз фамилии тестя и его собственной. Он получил от хайата , общинного собрания, право на постоянное местожительство в селении Ха — Хейхот; гражданства как такового в Хвойной Стране не существовало. Он даже говорил с харраменским акцентом — напрочь сглатывал «с» и добавлял «и», поэтому его фамилия звучала как «Райенени». Мы отпраздновали открытие миссии, я собрал материалы, которые координатор миссий Ти — Сарата хотела передать в ЦИМИ — она была женщиной. Неделя прошла в многочисленных беседах и непомерном употреблении медового сидра, от которого голова моя шла кругом — но курить хо я наотрез отказался, сколько бы не потешался надо мной Рассенен. На торговом аэрокаре я вернулся в Сит — Хольмен — уставший, довольный и немного охрипший от долгих разговоров по ночам. В ЦИМИ я привез четыре больших ящика с отчетами, фотопленками и аудиозаписями — и тут же засел за работу; я чувствовал себя хорошо отдохнувшим. Неожиданная поездка в Харрамен придала мне сил закончить двухлетний труд. Керм, изучив мои исследования, передал их на рассмотрение экспертной комиссии, та без проволочек приняла ее. Меня назначили Ведущим проекта «Историометрические исследования Харраменских Общин», определили четырех стажеров. Одним стажером оказалась девушка — она ничем не походила на Кену, и я успокоился. Если раньше любое общение с противоположным полом вызывало во мне постоянные сомнения и затаенную боль, то теперь я был равнодушен к женским улыбкам и женскому смеху. Начались обычные будни Центра — занятия со стажерами, симпозиумы, конференции, поездки в Онрен и Маальм, административные обязанности, доклады… Так прошел еще год. Я сильно изменился — отпустил волосы, похудел, стал ссутулиться и есть овощные супы — пошаливал желудок. Обильные попойки остались в прошлом. Когда я смотрел на себя в зеркало, мало что напоминало мне того стройного темпераментного парня, каким был Лийо Леваннен раньше. Жизнь постепенно затягивала в свое вселенское лоно, я растворялся в ней, исчезал, становился как все — задерганный, обремененный обязанностями, невыплаченными вовремя платежами, похоронивший мать в месяце Роз, замкнутый и немногословный холостяк. Как–то в шутку Ба — Рагган, мой сослуживец по Юго–восточному сектору, что занимался беспокойным Беллеком, — с ним я иногда перебрасывался дежурными фразами за чашечкой чая в служебном буфете, предложил принять священнический сан:

— Тебе не трудно будет избегать соблазнов — у тебя их просто нет…

Я молча кивнул головой, добил чай и… уехал к себе в гостиничный номер — спать после трудного дня. Не знаю, долго ли продолжалась бы такая жизнь. Вряд ли я был счастлив, но несчастным я себя не ощущал. Пустота — вот что прочно поселилось в моей душе, огромная, холодная пустота, надменно молчащая от собственной значимости. Когда Рассенен позвонил мне и предложил приехать погостить на пару деньков — у него родился второй сын, я сослался на какую–то смехотворную причину и отказался. Стыдно признаться — но Рассенен меня больше не интересовал. Меня не тянуло к празднеству жизни — я привык обходиться ее скудными объедками, как паук в паутине, ткал дни и месяцы, чтобы ловить жалкие следы смысла. Я чего–то ждал — это потом я понял, что ожидал, сидя у себя в Лабораториуме, прохаживаясь мимо театральных афиш на проспекте Искусств или лежа на своей кровати, ожидал изо дня в день. Это неизбежно должно было чем–то закончится. Во второй день зимы я проснулся со словами на губах, застывшими как пар на холодном ветру: «Мне нужно путешествие…» Странные слова, глупые, безрассудные. Куда я денусь от себя самого? Где скроюсь — разве что в Гипотетических землях?.. Прошло несколько дней, и я забыл о них. И тогда меня вызвал директор Центра.

Нельзя сказать, что вызов был совсем неожиданным. Что–то такое я предчувствовал — если может предчувствовать человек, во всем разуверившийся и ничего не ждущий. Вызов прозвучал как выстрел на улицах Хот — Хохерера, как хлопок бича на пастбищах Харрамена, как обвинение. Ба — Рагган удивленно крутил головой — случаи, когда Ведущих вызывает лично директор Центра, можно пересчитать по пальцам. Спиной я почти физически ощущал, как среди сослуживцев рождаются домыслы — одни фантастичнее других, вот–вот грозятся вырваться на волю и стать нелепыми слухами. Ба — Рагган ничего не спросил — за него это сделала улыбка. Тайком улыбались даже мои стажеры и это было не выносимо. В таком состоянии ничего нельзя делать — движения слишком неуверенны, а слова дрожат, как ветки ойхара на ветру. Я поручил Вессенену, моему помощнику по проекту, заняться стажерами и пошел к директору. Почему–то я решил, что меня собираются отстранить от проекта или даже уволить. Поднимаясь в лифте, я отчетливо себе представлял, как директор, опасливо опустив глаза, тихо предлагает передать дела, например, Ба — Раггану, а самому перейти в литургическую службу, принять сан — то есть покинуть Центр. Меня била дрожь. Неожиданно я понял, что жалко потерять мой кабинет в Лабораториуме, комнату в «Новом Хольмене», шумные улицы, афиши на проспекте Искусств — бурные, жалкие, глупые мысли. Секретарь директора странно посмотрел на меня — толи жалость, толи затаенное опасение крылось за его миопическими линзами. Он поздоровался — официальным голосом — и направил меня в конференц–зал, а не в приемный кабинет директора, что было странно. Я открыл тяжелые двери, помнящие сотни прикосновений испуганных, важных, чопорных и захлопотанных людей, и увидел перед собой директора. Конференц–зал поражал своими размерами. Вместо стены — огромное панорамное окно, и весь город лежит у твоих ног — почему–то молчаливый и покорный. Почти все пространство конференц–зала занимал широкий темный стол. За ним сидели трое — толком я не мог их рассмотреть. Солнечный свет слепил глаза, я был растерян и удивлен. Не понимал, что тут делают посторонние люди, и почему директор смотрит на меня оценивающим взглядом. Он поздоровался — незнакомцы ему не последовали. Директор предложил мне сесть. Как во сне я отодвинул стул, сел, положил руки на стол — прохладная, гладкая, даже скользкая поверхность очаровала меня, я забыл о страхе, о тревогах, и успокоился. Будь что будет — мне все надоело, просто сидеть за столом, ощущать его весомость и значимость, смотреть в панорамное окно ослепшими от солнца глазами.