Питер Гелдерлоос - Как ненасилие защищает государство

Проникнуть на военную базу, залить там всё своей кровью и разбить ракеты молотками, как нам говорят, ненасильственно, но взорвать завод «Литтон Системс» (где изготавливали компоненты крылатых ракет) в любом случае — насилие, даже если никто бы и не пострадал. Почему? Обычный ответ или утверждает, что бомба несёт угрозу людям, в отличие от пожилых белых монахинь с молотками, или что при использовании активистами бомбы они не смогут обеспечить безопасность людей вокруг. Первый аргумент игнорирует два факта. Что считать угрожающим, определяется в основном заранее существующими предрассудками против определённых рас и классов, и для большей части мира за пределами Северной Америки неработающая ракета гораздо менее опасна, чем работающая ракета, и там неважно, сколько бомб пришлось взорвать в развитых странах для того, чтобы эти ракеты не смогли взлететь. Уж точно не может быть сомнения, что взрыв уничтожает ракеты лучше, чем удары молотком. Второй аргумент, как я заметил, игнорирует возможность жертв за пределами Северной Америки. Бомба гораздо вернее, чем молоток, гарантирует, что фабрика не сможет производить ракеты, и ракеты в распоряжении империалистических государств убивают гораздо больше людей, чем бомбы (или молотки) в руках групп городских партизан. Но это соображение настолько далеко от сознания пацифистов, что монахини, на которых я ссылаюсь, основывали значительную часть своей защиты в суде на том аргументе, что они не причинили ракетному заводу, на который проникли, никакого реального вреда, кроме символического.217 Интересно, можно ли их вообще считать сторонницами ненасилия после того, как они намеренно упустили возможность вывести из строя основной инструмент войны?

Бомба из смеси напалма и белого фосфора, сброшенная южновьетнам­скими ВВС, взорвалась на шоссе у деревни Чангбанг, Вьетнам, 1972 г.

Дети бегут по шоссе после напалмовой атаки на их деревню.

На устроенном мной семинаре по ошибкам ненасилия я провёл небольшой опыт для демонстрации того, как расплывчато общепринятое представление о насилии. Я попросил участников, среди которых были сторонники как ненасилия, так и использования различных тактик, встать, и по мере того, как я медленно читал список возможных действий, переходить на одно место, если они считали это действие насильственным, и на другое место, если они считали его ненасильственным. Действия включали в себя, например, покупку одежды, изготовленной в потогонном цеху, поедание мяса, убийство волком оленя, убийство кого-либо, собирающегося взорвать в толпе бомбу, и т. д. Почти никогда между участниками не было полного согласия, и некоторые из действий, сочтённых насильственными, они также сочли нравственными, в то же время некоторые из участников сочли определённые ненасильственные действия аморальными. Вывод, явно следующий из этого упражнения: имеет ли реальный смысл настолько основывать нашу стратегию, наши союзы и наше участие в активизме на концепте, который настолько туманен, что даже два человека не могут сойтись на том, что он означает?

Попытки дать реальное определение насилия ведут к двум результатам. Либо насилие определяется буквально как нечто, вызывающее боль или страх, и не может считаться аморальным, так как включает в себя естественные действия, такие как рождение потомства или поедание других существ ради выживания. Или же насилие определяется с позиций моральной оценки последствий, и в этом случае бездействие или неэффективность перед лицом большего насилия также следует признать насилием.218 Оба эти определения исключают ненасилие — первое из-за того, что насилие неизбежно и нормально; а второе потому, что ненасилие следует считать насильственным, если оно не может положить конец системе насилия, а также из-за того, что все привилегированные люди должны рассматриваться как соучастники насилия, вне зависимости от того, считают ли они себя пацифистами. Но пацифисты продолжают ошибочно думать, что насилие достаточно точно определено и что можно притворяться, будто использование насилия влечёт за собой неизбежные моральные последствия.

Тодд Аллин Морман в журнале «Social Anarchism» ссылается на Эриха Фромма, чтобы провести точное разделение между «рациональной властью» и «иррациональной властью». Морман уверяет, что «анархизм против всех форм иррациональной власти и поддерживает уместную рациональную власть».219 Иррациональная власть основана на удержании людей в подчинении, в то время как рациональная власть определяется как влияние, добровольно предоставленное личности на основании её опыта и компетентности. «Невозможно использовать насилие для введения высшего анархистского порядка, поскольку насилие неизбежно воспроизводит психологические отношения, противоречащие целям анархистской революции». Предсказуемым образом он утверждает, что нужно вступать в революцию мирно, потому что в противном случае мы только «восстановим государство в новой… форме». Так почему же возможно прекратить насилие сейчас, до революции, а после — нельзя? Почему нам говорят, что мы неизбежно и невольно станем авторитарными после насильственной революции даже тогда, когда нас убеждают сломить психологические стереотипы нашего насильственного общества и отказаться от воинственной борьбы? Морман не отвечает, как он может рассматривать людей детерминистически в конце предложения, когда в начале того же предложения относился к ним как к носителям свободной воли. Подозреваю, причина в том, что академические работники вроде Мормана боятся последствий, которые их ожидают, если они не откажутся от воинственной революции (что означает отказ от революции в целом). Вместо этого они предпочитают отстаивать свою «рациональную власть» и притворяться, что способствуют процессу, который каким-то образом сделает государство ненужным. Безусловно, главный наш вклад в теорию, как анархистов, заключается в том выводе, что государство было ненужным с самого своего начала, но тем не менее продолжает удерживать и наращивать власть. Силлогизм Фромма или, по крайней мере, его интерпретация Морманом теряет из виду то, что для «иррациональной власти» «рациональная власть» неактуальна, бессмысленна и бессильна.

На мой взгляд, было бы гораздо легче покончить с психологическими отношениями насилия и господства, уничтожив социальные институты, политические и экономические структуры, созданные специально для воспроизведения насильственного господства. Но сторонники ненасилия смело трубят отступление, заявляя, что нужно лечить симптомы, хотя болезнь тем временем может распространяться, защищаться и вотировать прибавки к собственной зарплате. Морман заявляет: «Насилие способно атаковать только физические проявления социальных отношений, составляющих государство. Нельзя убить эти социальные отношения физическим нападением».220 Оставив в стороне тот факт, что этот довод полностью ложен в отношении туземных культур, отражающих империализм и вторжения извне (в этих случаях убийство или изгнание колонизатора действительно убивает колониализм, если это получается сделать до вестернизации), давайте примем узкий европоцентризм Мормана и сосредоточимся на обществах, в которых угнетатель и угнетённый принадлежат к одной и той же нации или культуре. Оппонент только что установил, что насилие может уничтожить лишь физические, но не психологические проявления угнетения. Любой разумный человек, исходя из этого, рекомендовал бы революционную борьбу, содержащую в себе и деструктивную, и созидательную деятельность — насилие против угнетателей и их инфраструктуры вместе с одновременной заботой о своём обществе и его исцелением. Морман и тысячи пацифистов, мыслящих, как он, вместо этого объявляют, что нам нужно сосредоточиться на психологическом освобождении, избегая при этом физической борьбы. Как они не видят довод, параллельный их же аргументу и заключающийся в том, что психологические действия не могут уничтожить физические проявления государства — непостижимо. Возможно, они верят, что социальные отношения угнетения сами по себе независимы, а физические структуры угнетения воображают чем-то отдельным и эфемерным, но это упрощённый взгляд. Социальные отношения и физические структуры нельзя полностью разделить (особенно в реальности, а не в философии, поскольку эти термины — аналитические инструменты, облегчающие разговор о разных аспектах одного и того же), и они явно развиваются совместно. Физические структуры и социальные отношения взаимозависимы и усиливают друг друга.