Газета День литературы - Газета День Литературы # 008 (1998 2)

Смеясь, валили мы березняк, крякая и постанывая, хватались за поясницы, волочили баланы в груд, потом безмятежно отдыхали, уставясь на теплое еще, припорошенное пылью солнце. Последний лист, шурша, скатывался на прелую землю, пахнущую закисшим грибом.

…В избе Проханову не сиделось. И я повез друзей на глухой обмысок петлистой речонки, запутавшейся в высоких тростниках. Заводь была темно-коричневой, на ней недвижно лежали ссохшиеся дубовые листья. Задымил костерок, забулькала вода в котле. Все молчали, боясь нарушить вселенскую тишину. Проханов лежал под деревом, полузакрыв глаза, вроде бы дремал. Я ушел по берегу со спиннингом, поймал щучонку-травянку, случайно угодившую на блесенку. Была в запасе трещина. Заварили уху.

Где-то в Москве очищали от крови улицы, посыпали песком, забивали камеры людьми, тайно закапывали убиенных. Там-сям слышались выстрелы, то без суда. По углам дремуче сутулились танки и бронемашины, торчали солдатские заставы, наглые омоновцы и собровцы, забыв свою честь и товарищей, погибших в Белом доме, пили водку, отпускали подзатыльники субтильным интеллигентишкам, ненавидя их за смуту в столице. Душа милиции, тоже живая, с каждым днем каменела, черствела от грязной работы…

А здесь плескалась рыбья мелочь, гулко хлопая, вставала из тростников на крыло вспугнутая ондатрой утица, дятел над головою долбил корье, нудил и нудил над ухом последний осенний комар.

Боже, какая сумятица чувств, какое тревожное будущее. Закопаться бы в такую щель, забиться, чтобы никто не сыскал.

Подняли стопки. Нефедов пропел:

Выпили, крякнули. Проханов мельком глянул на меня и, закусив ушицей, глядя задумчиво-прозрачно на тихие рыжие воды, сказал ясным голосом:

"В город пора. В Москву надо…"

"Ты что, Саша?" — пытался я возразить.

"В Москву надо. Там все брошены, унылы, подавлены. Газету будем делать, и немедленно. Хоть кровь из носу, нужна газета. Пусть все знают, что мы живем, не раздавлены, не пускаем нюни".

Проханов вскочил, отряхнул брюки от сора.

"Володька, Бондаренко, соби-рай-ся! И немедленно шагом-марш!"

Я понял, что возражать бесполезно.

…Рано утром они уходили, медленно исчезая в распахе деревни. В центре Проханов в сером длинном плаще с кожаной папочкой под мышкой, одесную Бондаренко загребал пыль пристоптанными башмаками, ошую Нефедов катился веселым колобком. Их ждала неизвестная Москва.

С неба бусило, все было глянцевым от дождя. Земля готовилась к затяжной мрачной зиме.

В представлении о том, что такое человек и что такое судьба человека, я в силу, может быть, моего восточного происхождения, осознаю двойственность судьбы. И каждый человек проживает свою жизнь под знаком двух начал. С Александром Прохановым я встретился очень давно, в самом начале своего литературного пути, тогда и его путь только начинался. В то давнее время в этом очень талантливом человеке, интереснейшем писателе я сразу ощутил двойной путь его судьбы.

С одним из этих его жизненных путей я сошелся очень близко. Сашу я помню с первого нашего знакомства. Это был молодой сильный блистательный завоеватель Москвы из провинции. Парижский Люсьен в московском варианте. Мы с ним встретились на вечеринке у Володи Маканина, познакомились. Я его полюбил и воспринимал всегда как такого сильного пришельца из провинции в столицу. С большой таинственной миссией. Одну из этих миссий я распознал сразу: это была его литература. В дальнейшем раскрылась и вторая дорога его судьбы — это его вхождение в политику. Когда стало ясно, что Россия вовлечена во все мировые процессы, и распадение последней мировой империи на национальные конгломераты становилось очевидным, у нас с Прохановым были на эту тему разговоры. Он, может быть, тоже это ощущал, но все дарованное ему свыше мастерство, незаурядный талант он поставил на службу тому, чтобы противиться распаду империи. Я ему откровенно говорил: Саша, нам не удастся остановить распад, как бы мы ни старались. Надо готовиться к неизбежному. Он сказал: нет, я буду бороться… Затем он создал газету “День”. Пригласил меня быть членом редколлегии. Но я хочу говорить не об этом.

Мы с Сашей Прохановым как-то вместе съездили в Польшу. И там я заметил этот конфликт Проханова, как он сам его обозначил — между политическими реалистами и “филологическими людьми”. Он мне в поездке много говорил о своих расхождениях с “филологическими людьми”. Как пример он приводил своего друга Володю Маканина. В Польше на нас напали люди из “Солидарности”, они набросились на Проханова как на имперского идеолога… И я там встал перед всеми этими польскими лидерами и сказал: зря вы так Проханова воспринимаете. Это прежде всего замечательный русский писатель, и ему на этом творческом поприще предстоит много свершений. То, что он уже сделал — является подлинной литературой. Если вы будете относиться к нему только как к политику, то вы просто ничего в нем не поймете. Мы все должны воспринимать Александра Проханова как замечательного художника.

Еще в нем мне очень симпатична одна черта его личности: мне как мужчине, художнику, поклоннику красоты, всегда нравилось в Проханове умение общаться с женщинами, умение чувствовать женщину. Самые красивые женщины обожали Проханова…

Как бы и что бы о нем ни говорили сейчас, Александр Проханов не разгадан временем. Я всегда с восторгом вспоминаю его элегантный блистательный дар русского Рыцаря. Я всегда знал, что Саша Проханов наиболее полно раскрывается в своей эстетической ипостаси.

Одну его жизнь определяет политика. Он сторонник сильной России, сильного государства. Сторонник машины и государства. Где все должно быть разумно, где все должно идти от центра к периферии. Он мне часто любил говорить о государстве, как о совершенном линкоре. Где все взаимосвязанно и все должно работать четко и слаженно. И тогда мы будем непобедимы и могучи…

Другая его жизнь определяется прекрасными женщинами, тонким вином, тонкой чувственной красотой мира, бабочками, запахом цветов, лесными просеками, европейской живописью. Он создатель изящной словесности в особой ее ипостаси.