Александр Никонов - Анна Каренина, самка

– Как ты полагаешь, если человек один раз в жизни сделает страшный, нехороший поступок, а потом всю жизнь будет делать только добрые дела и помогать неимущим, сможет ли после этого он называть себя гуманистом?

Мозг Рахметова задумался, а его тело поскребло рудиментарными когтями основание черепа.

– Это зависит от того, что за черное дело он задумал. И какие добрые дела он будет творить потом. Если он всю жизнь будет детей по головам гладить, а перед тем человека убьет, то, думаю, это пустое глажение убийства не перекроет. А вот если он все свои деньги, полученные за убийство, потом сиротам отдаст, то окупится.

– Какой смысл тогда убивать, если потом все отдать?! – возмутился Родион. – Этак бессмыслица какая-то получается… А если на добрые дела пустить только половину?

– А в чем ты добрые и злые дела мерить намереваешься? В аршинах, в вершках? Или в четвертях? Вот если бы была такая мера, мы смогли бы оценить ею каждый поступок и подбили бабки, расценив выгоду – стоит овчина выделки, ал и нет.

– А как думаешь, в будущем изобретут такую меру?

– Возможно. Отчего нет?

– И как она будет называться?

– Ну, от слова «добро» или от слова «любовь», я не знаю.

– То есть если нагрешу я на сто «Добролюбов», то и вернуть обществу мне нужно будет не менее ста?

– Так точно, – кивнул татарской внешностью Рахметов. – Два добролюба заработал, два израсходовал. А коли потратился и долгов наделал, потом всю жизнь станешь отрабатывать. Да еще с учетом инфляции доброты.

– Ну, а на сколько, по-твоему, Добролюбов может потянуть одна злобная, никому не нужная старуха, от которой этот человек только землю очистит?

– Сколько может стоить старуха? – задумался Рахметов. – А сколько ей жить осталось? Чем меньше жить осталось, тем меньший грех. Если за минуту до естественной смерти старуху убьешь, то вообще не считается.

– Да тут разве угадаешь?

– Это верно, братец… С другой стороны, допустим, сама старуха всю жизнь вредила людям и продолжает вредить. Значит, убив ее, человек просто прекращает ее вред, то есть производит объективную пользу. И тогда, если, например, до своей естественной смерти старуха нанесла бы человечеству вред на сто Добролюбов, то, уничтожив зловредное создание, человек таким образом зарабатывает сто Добролюбов. И после этого на ту же сумму может даже наделать разных вредных дел – например, убить несколько полезных старух.

– А есть ли от старух вообще какая-то польза? – Задумался Родион.

– Вот не знаю. Может быть, и нет. Если старуха своим существованием никого не радует, то никому она и не нужна, кроме самой себя. Это нулевая старуха. Таких старух можно уничтожить сколько угодно, и все равно твой грех будет равным нулю, потому как сколько на ноль не умножай…

– То есть старух можно убивать беспрепятственно?

– Пустых старух, да, можно. Вопрос лишь в том, чтобы точно оценить стоимость старухи и потом на ту же сумму наделать добрых дел. Ну, а если старуха была вредной, то злых дел… Впрочем, человек гуманный злых дел просто так, чтобы обнулить свой счет, делать ни за что не станет. К чему-с? Напротив, человек гуманных свойств так начнет поступать, чтобы количество Добролюбов на его счету лишь приумножалось.

– То есть можно, даже не раздавая детям конфетки, увеличивать свой счет добрых дел, просто уничтожая паразитов, пьющих кровь из народа?

– Получается так.

– И чем больше вредных людей зарубишь, тем больший ты гуманист?

– Так и есть!

– А как определить, пьет старуха кровь из народа или нет?

– Ну, это совсем просто, – Рахметов слегка откинулся от пищевой станины. – Пойти спросить у народа.

– Что ж мне теперь, весь народ опрашивать? Эдак ноги с голодухи протянешь, пока у всех спросишь…

– Да нет, конечно. Зачем всех спрашивать? Если старуха живет в Питере, то зачем в Тамбов идти? Опроси тех, кого она знает, и кончай ведьму!

– А что спрашивать-то?

– Спрашивай, нужна ли кому она. Думаю, впрочем, что ежели родственников у нее нет, так и не нужна. Оно и понятно: вот тебе нужна чужая старуха?

– На кой она мне сдалась?..

– Ну вот. А ведь ты – часть народа, Родион! Вот и спроси себя, как плоть от плоти: нужна ли мне эта ведьма пузатая или нет?

– Да она не пузатая…

– Ну, это я к примеру. Пусть не пузатая… Нужна ли? И зачем? Какую приносит пользу?

Родион задумался, нервно теребя манипуляторами черпалку:

– Значит, если я решу, что старуха мне, как народу, не нужна, то могу ее беспрепятственно аннулировать? А ежели она вредит, то я просто обязан буду это сделать, как гуманист, чтобы спасти народ от вредоносного паразита?

– Это твой долг, Родион! – Рахметов приоткрыл пасть и с немодулированным звуком выпустил небольшое газовое облако, поднявшееся из его главной пищеварительной камеры вверх по пищепроводу.

– Ну, хорошо же! Она у меня тогда попляшет! – Родион расцепил манипуляторы, резко отодвинул от себя пищевую черпалку. – Спасибо тебе, друг мой, на добром слове и хорошем напутствии.

– «Спасибом сыт не будешь», говорят кучера. А ты мне за науку и заботу лишний рублик принеси – вот и будет тебе первое доброе дело за твой грех.

– Ты же говорил, не грех это…

– Грех не грех, а лишнее доброе дело не помешает.

– Это верно. Все верно ты говоришь… Ладно, друг, спасибо тебе за напутствие. Пойду я.

– Иди, Родион. И не казни себя. Не для себя, но для народа стараемся! Ты ведь за революцию?

– Конечно. Я ради революции живота не пощажу!

– Вот и не щади… Только мой тебе совет: по животу не бей – ненадежно это. Лучше сразу по голове.

– Чай, не дурак, понимаю…

– И чай не будем. Давай лучше по беленькой пропустим… – пошутил Рахметов. – Человек! Еще по разу водки!.. Давай, Родя, по белинскому опрокинем перед расставанием.

– Мне вообще-то в университет надо… Но раз такое дело, можно и по белинскому…

Огромное овальное сооружение было специально выстроено для соревнований. При этом соревнующиеся находились в центре, а со всех сторон на них направили органы зрения те особи, которые в соревновании не участвовали, а собрались здесь только затем, чтобы подогреть свою эмоциональную сферу с помощью наблюдения за соревновательной деятельностью.

– Вот и посмотрим, как наш друг нынче выступит, – Каренин привел тело в сидячее положение и посмотрел на Анну. Последняя поднесла к органам зрения небольшой оптический прибор на длинной ручке. Казалось, она не обратила никакого внимания на последнюю фразу, хотя ее мозг понял, что Каренин не зря упомянул загадочного «друга», а только затем, чтобы пронаблюдать ее эмоциональную реакцию. Поэтому усилием воли Анна внешние проявления реакции скрыла.