Александр Никонов - Анна Каренина, самка

– То есть у тебя вырастут крылья и новые мышцы, которыми ты станешь приводить крылья в движение? И видимо, новые кости, к которым новыми сухожилиями будут крепиться эти новые мышцы? И вместо того чтобы вечно отдыхать, ты будешь всю жизнь работать этими мышцами, чтобы летать?

– Нет, что за чушь?!. Это будут бесплотные крылья. Я буду – дух!

– А вот попы говорят, что мы воскреснем во плоти.

– Как во плоти? Ведь плоть греховна! Плоть требует пищи и туалета… Хотя что-то мне мой духовник говорил про это, я не запомнила.

– Да, я тоже думаю, что попы ошибаются. Поэтому мне больше нравится твоя идея о бесплотном духе. Но бесплотному духу не нужны крылья. Крылья создают подъемную силу в атмосфере, мне профессор Жуковский объяснял… И что ты будешь видеть вокруг, когда будешь бесплотно летать без крыльев?

– Наверное, райские сады.

– То есть деревья с насекомыми?

– Почему с насекомыми? Все эти пауки, червяки… Это такая гадость, насекомые! Меня в прошлом году по пути в твое имение покусали клопы на постоялом дворе…

– Значит, бабочек вычеркиваем?

– Бабочек? Нет. Бабочек нужно оставить для красоты.

– Значит, и червяков тоже. Бабочки ведь получаются из гусениц.

– Тебя волнуют странные вопросы! Разве важно, что я буду видеть в раю? Важно, что мне там будет хорошо.

– Вечное блаженство?

– Да-да. – Анна еще раз утвердительно качнула оковалком головы. – Вечное блаженство без забот.

Каренин раздумчиво поскреб двумя манипуляторами набалдашник воздуховода.

– Прохладно, однако… – Он достал из складок искусственной шкуры небольшой кусок тканого полотна, развернул его, приложил к набалдашнику, и грудными мышцами резко сократил объем легких. Теплый и влажный поток воздуха, устремившийся наружу из его организма, вынес из пазух воздуховода изрядное количество слизи, скопившейся там. – И соплей в раю не будет, надеюсь…

– Опять ты за свое!

– Шучу, шучу. – Самец внимательно оглядел выбросы слизи, завернул их в полотно и аккуратно спрятал в карман. – Давеча… Хотя, как давеча… Неделя уж прошла! Время летит… Неделю назад милейший доктор Антон Павлович объяснял мне, что за все в нашем сознании наверняка отвечает какой-нибудь определенный участок мозга. И я думаю, он прав, иначе и быть не может. Так вот, посылая электрические сигналы по нервам, мозг рулит нашим телом и самим собой. И когда лет через тридцать или сорок ученые откроют, какой участок отвечает…

– За страдания?

– Нет, милая моя Анна! Я не об отключении страданий веду речь. Я говорю о том времени, когда найдут участок мозга, отвечающий за наши радости и удовольствия.

– И что тогда?

– И тогда, подавая сигналы в этот участок, мы сможем сделать человека счастливым без всякого рая.

– А если он глубоко, этот участок? И как вообще это можно сделать?

– Так же как током раздражают лапку мертвой лягушки, и она сама собой сокращается.

– Это тебе Базаров рассказал?

– Нет. Я в журнале «Нива» читал про такие опыты европейских исследователей. Хотя, Базаров, возможно, их и повторял. Он все уши прожужжал мне про своих лягушек и предлагал даже резать их с ним вместе.

– Это гадость – резать лягушек!

– А французы эту гадость едят и нахваливают, милочка, а ведь не последние люди, так что…

Волна непроизвольных мышечных сокращений прошла по телу Анны:

– Мерзкие лягушатники!

– Отчего же! За исключением этого момента, они вполне достойные люди. Я знаю нескольких французов. Да и Сереженькин гувернер не внушает мне никаких опасений.

– Слава богу, что он не ест лягушек. А если бы вздумал при мне кушать этакую гадость, я бы немедленно отказала ему от дома!

– Лягушки и прочие гадкие звери, с другой стороны, совершенно полезны для науки. На них изучают устройство живого и проводят важные опыты. И я думаю, первые опыты по осчастливливанию живых существ будут изучены сначала на лягушках и крысах.

– О чем ты говоришь?

– Ну, если есть такой участок в мозге, который производит удовольствие, то раздражая его тонким проводником электричества… Нужно только ввести его в мозг.

– Но ведь существо сразу же умрет.

– Я думаю, что, если проводник будет чрезвычайно тонок и не станет вредно воздействовать на ткани, по нему можно будет посылать слабые сигналы для достижения радости. И сделать жизнь существа – будь то крыса или лягушка – совершенно счастливой.

– К чему ты все это говоришь?.. Ой, кажется, мы здесь были!

– Да. Мы идем к памятнику государю… А я говорю это к тому, дорогая, чтобы ты представила себе себя… нет, сначала подопытное животное – кролика или крысу, которой все время стимулируют участок удовольствия. Или даже сама она может этот участок стимулировать.

– Как же? Крыса будет раскручивать электрическую машинку?

– Нет, если брать электричество из Вольтова столба, а в лапы или в зубы крысе только поставить включатель, чтобы она смогла, стискивая зубы причинить себе удовольствие… Ты бы хотела иметь такую машину? Если бы она могла доставлять самое сильное удовольствие из тех, что только можно себе представить?

Анна вспомнила свой пузырек с морфином, лежащий у нее в сумочке, и кивнула:

– Пожалуй, что от такой машины никто бы не отказался.

– И как ты полагаешь, что бы делало эта несчастное… тьфу, черт!., счастливое существо с проволокой в голове и выключателем в зубах?

– Оно бы нажало на выключатель, – Анна поправила на плече матерчатую емкость с заветным пузырьком.

– Сколько раз в день?

– Все время. Оно все время нажимало бы выключатель, не отпуская его, чтобы испытывать постоянное наслаждение.

– И я думаю, в конце концов, оно умерло бы от голода.

– Не знаю. Может быть, оно прерывалось бы на то, чтобы поесть.

– Поесть, сходить в туалет, почистить шерстку в целях здоровья, быть может, еще какие-то дела найдутся… Но сможет ли ради всех этих скучных, обыденных дел животное отказаться от величайшего наслаждения? А человек сможет?

– Но ведь в жизни человека много других интересных дел. А дети!.. – вдруг вспомнила Анна. – Как же сможет мать отказаться от своего дитя ради развлечений?

– Хороший вопрос, Анна. Сможешь ли ты отказаться от плотских утех с Вронским ради сына… Не отвечай! Это теоретическая беседа. Давай уйдем в ней от наших отношений. Не будем вспоминать то, что осталось если и не в прошлом, то по крайней мере в Санкт-Петербурге. А мы сейчас здесь только для удовольствий и рая… Ты сказала, что никакая мать не откажется от сына ради прихоти или суетных развлечений. А я в том не уверен. Разве общение с сыном не радует мать, разве это не форма удовольствия для нее? А театр? А вспомни дивную оленину в бруснике, которую мы ели давеча в трактире? Все, что мы делаем, есть погоня за удовольствиями. Они могут быть сильнее или слабее. Мы же с тобой говорим сейчас о таком ужасающем удовольствии, которое по своему накалу превыше всех прочих, быть может, даже вместе взятых. И если мать почувствует, что такое удовольствие ей доставляет замыкание электрической машинки, сможет ли она отказаться от него ради меньшего удовольствия – общения сыном или оленины с брусникою?