Виталий Сертаков - Проснувшийся Демон

Последнее, что он видел, разворачивая всё еще ворчащего дракона на север, была мгновенная кончина причалов вокруг большой ярмарки. Баржа с лесом стояла почти вертикально, словно последний кутузовский гренадер, отдававший честь погибающему городу.

– Ты хочешь, чтобы я решала за тебя? - Надя вынула из печи дымящийся пирог с брусникой и поставила перед ним на стол.

Артур вздохнул:

– Я никогда ни о чем не советовался с тобой.

– Ты не такой, как другие музейщики. И ты не такой, как здешние. Ты сердишься тогда, когда другие смеются, и смеешься, когда другие серьезны.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты не можешь скрыть своей злобы… - Надя Ван Гог распустила волосы и принялась их расчесывать, как делала всегда, когда волновалась. - Ты сердишься оттого, что я должна в будущем году лечь с другим мужчиной.

– А я должен радоваться? - Он свирепо кромсал пирог левой рукой. Правый локоть до конца так и не восстановился. Порванное сухожилие срослось неправильно, и Бердер намеревался в ближайшем будущем провести новую операцию.

– Я же говорю, ты не такой, как все. Ты прожил со мной почти четыре года, но в чем-то не меняешься… Ты же знаешь, что год мой живот отдыхал, а теперь я обязана понести нового ребенка.

– Кстати, почему не слышно детей?

– Твой сын ушел в лес с Хранительницей. Она хвалит его, говорит, что он добьется успехов. А Белочку ты, как всегда, не приметил. Она спит в обнимку с собаками.

– Ты могла бы родить еще ребенка от меня.

– На кого ты сердишься, Кузнец? На законы, которые дают жизнь всем? Или на Землю, которая отняла эту жизнь в год Большой смерти?

– И ты туда же, вслед за Хранителями? Подводишь научный базис…

– Ты опять говоришь непонятно! - Надя подошла, отобрала у мужа нож и придала пирогу божеский вид. - Ты очень умный, Артур Кузнец. Иногда я думаю, что ты не только умнее меня, ты умнее и многих здешних мужчин… Я не знаю, о каком базисе ты говоришь, но Анна Вторая мне многое рассказала. После Большой смерти мать-Земля сделала так, что женщины разучились рожать. Земля высушила их чрева, чтобы люди никогда больше не плодились… А те, кто стали мамами, несут свой долг с радостью. Если мы не будем ложиться с чужими мужчинами и не будем продавать им детей, люди погибнут.

– Я всё понимаю, но мне от этого не легче…

– Тем более, ты знаешь, Артур: я лягу с ним всего раз, ну, может, два. Он хороший папа, он сделал здорового сына внучке Прохора. Он приедет и уедет. Вы даже не встретитесь, и заплатишь ему не ты, а община.

– О! Еще этого мне не хватало!

– И ребенок проживет с нами совсем недолго. Его увезут на юг.

– Прелестно! Я, конечно, понимаю твое спокойствие. Тебе ведь известно, что я спал с другими женщинами. Теперь вроде как твоя очередь, да?

– Ты хочешь обидеть меня, Артур Кузнец? Ты обязан был делать детей, ты же папа… Почему я должна страдать, ведь ты не ушел навсегда к другой маме?

– Куда я от тебя денусь…

Положительно, ее невозможно было переубедить. Любые аргументы, любые его эмоциональные всплески неизменно разбивались о преграду из меланхоличной доброты. Из ее слегка замедленного, умиротворенного добродушия. Из ее запаха, в котором он всякий раз безвозвратно тонул, теряя остатки раздражения.

– Ты же мать, ты не будешь скучать по ребенку?

– Не знаю, наверное, буду…

За окошками сгущался сумрак, и Надя отошла зажечь свечи.

Коваль смотрел, как она тянется к полке, напружинив сильные икры, как выгибается знакомо и маняще ее спина, и с облегчением подумал, что жена почти не располнела после очередных родов. Он спорил с ней, даже ругался, и чем дольше ругался, тем отчетливее понимал, что говорит не о том и в который раз не говорит с ней о главном.

С Натальей всё было иначе, по сути дела, Наталья стала первой женщиной, с которой он отважился вместе жить. Чувства здесь ни при чем, чувства - это совсем другое. Нельзя ставить рядом две зубные щетки только потому, что тебе с ней хорошо в постели. Так говорил Артуру отец, и Артур полностью разделял папкины взгляды.

Вот, например, принято считать, что семью надо строить с той женщиной, с которой мужику удобно. Такую фразу как-то раз выдала Артуру замечательная, разумная девушка, сокурсница. А что такое "удобно"? - подумал он тогда. Это когда тебя ждет горячий суп и белье постирано? Или когда она сидит в уголке и вяжет, не мешая мужу смотреть футбол или отправиться в бар с друзьями, чтобы дернуть пивка? Или удобная - это та, что никогда не станет тебя пилить из-за маленькой зарплаты и будет радоваться каждому подаренному одуванчику?

Он легко влюблялся, как-то довелось испытать настоящую страсть, но стоило Артуру представить, что очередная пассия станет его заученно целовать перед сном и встречать с работы с телефонной трубкой в одной руке и половником - в другой, как вся страсть улетучивалась. Не сразу, конечно, не в один день, но вожделение уступало место животному страху. Он уже не видел в очаровательном длинноногом создании источник наслаждения, он способен был представлять ее лишь растрепанной, стервозной каргой, днем и ночью вытрясающей из него душу нелепыми и бестолковыми требованиями.

Но со "стервозной каргой" он был готов смириться. В конце концов, ревность и чувство собственницы у них у всех в крови от рождения. Гораздо сильнее, если призадуматься, его пугало другое. Пугало как раз то, что составляло оборотную сторону домашнего "удобства". Артур не представлял, как люди, даже имеющие деньги, десятилетиями проводят семейные вечера у телевизора. Как это можно, вооружившись чипсами или орехами, обняться и часами сидеть, уставившись в "ящик". Он отказывался понимать, почему, располагая средствами, нельзя нанять няню для ребенка, а самим весело проводить время.

Наташка была первая, кто сказал ему, что деньги нужны для путешествий. Она никогда не надевала дома тренировочный костюм. Либо носила летние брючки, либо, когда предки уезжали, разгуливала перед ним по квартире голая. Она не смотрела сериалы и не затевала готовку сложных салатов, чем постоянно раздражала маму. Мама считала, что сын погибнет от голода. Наталья запросто могла позвонить ему на работу и сообщить, что у нее на руках билеты на ночной концерт. Она без малейшего сожаления отказалась от покупки шубы в пользу Мальдивских островов. До островов они так и не доехали…

А теперь… Что случилось со мной теперь, спрашивал себя Коваль, покачивая на коленке столь знакомое и, черт возьми, родное тело Нади Ван Гог. Неужели я старею, раз счастлив этому брусничному пирогу, и свитерам, что она мне вяжет, и разогретой бане?..

– Может, я и буду скучать, - задумчиво произнесла Надя, - но у меня есть ты и есть двое детей. Кроме того… Ты опять будешь сердиться, но послушай! Ведь мы же не доехали до Москвы, я так и не получила золота. Я знаю, в этом ты похож на Качальщиков, для тебя богатство - не важная вещь. Но если ты хочешь, чтобы мы вернулись в Питер, мы не можем поехать бедными. Там везде теперь деньги! У Анны есть друзья среди тамошних колдунов. Они говорят, что торговцы теперь покупают всё только за рубли… А если мне суждено родить здоровую мамочку, старухи сразу скажут об этом. Ты же знаешь, здесь все такие умные, гораздо умнее питерских лекарей. Если мы продадим мамочку, то станем очень богатыми. Мы отдадим общине половину и всё равно останемся богатыми…