Mazai-Krasovskaya Jana - Хочешь жить - умей вертеться

Ай, молодца, не зря я ее столько времени обрабатывал, что я какой-то не такой, особенно последние дни.

— Ага, — поддержал я ее. И снова покраснел.

— И кто же ты, если не Северус? — любопытство директора можно было ложкой черпать, но говорить он, как ни странно, предпочел со мной, а не с матерью.

— Я… — я снова сглотнул, мол, смотрите, как волнуюсь, — иногда мне кажется, что я девочка, директор, сэ-эр…

Верховный Чародей уронил челюсть. Да, вот такой я странный зверек… Луп-луп глазками.

Тут можно было бы просто дать занавес, но жизнь продолжалась, и весьма активно. Во-первых, мать аж подскочила, видимо, в ее голове сопряглись наконец мои домашние успехи «по хозяйству» с тем, что я только что «рассекретил». И выдала… прямо как настоящая ведьма. Нет, даже Ведьма с большой буквы!

Там было много слов (я почти все не понял), какие-то, похоже, ритуальные взмахи руками (хотя, может, и просто истерика), воздух то холодил, то обжигал, где-то что-то грохнуло, но... главное, что получилось в результате — теперь мы доброму дедушке ничего не должны. Дедушка, правда, теперь отнюдь не добрый, но я продолжаю смотреть ему в рот честными гриффиндорскими глазами, мол, на него вся моя надежда. И его, кажется, пронимает.

— И как же вас зовут, мадмуазель? — он аккуратно берет меня за подбородок.

— Джинни, сэр…

И чувствую, словно в голову кто-то осторожненько так стучит… В ответ радостно представляю давно уже сложившийся у меня образ: что-то среднее между Джинни и Молли.

Голубенькие глазки стекленеют. Дамблдор смотрит на меня, как на тяжело больного, и… подтверждает материн отказ от обязательств. Она всхлипывает и утыкается в платок в молчаливых рыданиях, только плечи трясутся. Я так не могу! Мне ее жалко!

Присаживаюсь рядом, обнимаю, утешаю, как могу. Не отталкивает, ревет у меня на груди. Ну да привыкла же ко мне такому за все это время. Дамблдор смотрит совершенно нечитаемо и едва ли не чешет себе затылок. Кажется, он тоже немного не в себе. Ха, а мне-то каково было? Да уж, поработал так поработал, спасибо, дедушка.

— Где мой Северус? Где мой сын? — Эйлин едва произносит это между всхлипами.

— Я тоже здесь, — отвечаю я, — кажется… Как бы я иначе тебя узнал?

— А… ну да, наверное, — меня наконец сгребли в объятия. — Северус!

Не знаю, сколько бы продолжался этот «бразильский сериал», но уважаемый директор очень вовремя, на мой вкус, покашлял. Посмотрел на него с благодарностью. Тот немного вздрогнул, видимо, понял, что от Северуса все же кое-что осталось. И вот я уже почти чувствую, как ему хочется как следует во мне покопаться! Отчего боязно, конечно, но после всех уже совершенных признаний терять мне особо нечего.

— Директор, — робко так, — а вам бы не хотелось бы, э-э, разобраться, что там со мной?

Опачки, ребята, это гол! Да, с моей стороны это была демонстрация Гриффиндора головного и спинного мозга разом. Старик аж глазки прикрыл от удовольствия.

— Ты хочешь, чтобы я тебя обследовал, мой ма… кхм.

А вот так тебе...

— Ну… — мнусь, только что носочком грязный пол не ковыряю, смотрите, мол, как мне неудобно, — у Великого Чародея, наверное, кроме меня много дел…

Дамблдор вздыхает, уже по-отечески похлопывает меня по плечу, и я вскидываю на него полные надежды и веры глаза:

— Но ведь интересно же, что в конце концов получилось? Чары мне, кстати, стали уже совсем хорошо удаваться!

— То есть ты помнишь, как было трудно, а теперь стало лучше?

Так-так, а теперь осторожней, а то он Эйлин снова на долги разведет, еще и меня зацепит, не дай Мерлин.

— Понимаете, я пока не совсем хорошо осознаю, что было раньше, даже вспоминается не все. Но я стараюсь! — вот так, и честными глазками поморгать.

— Видишь ли, мой маль… кхм… у тебя стоит удивительно прочный ментальный блок. Я не могу пройти его, не повредив твой мозг. А если я его поврежу, то…

«Толку от тебя больше не будет совсем никакого», — договорил я про себя, но сказать надо было совсем другое.

— А что это? — наивно поинтересовался я на фоне ахов и охов маман.

— Думаю, этот блок — часть той, другой личности. Вот что интересно, я, кажется, вижу в твоей девочке некоторые знакомые черты, но… Надо будет навести справки в Мунго, не находится ли там твоя Джинни. Полное имя, кстати, ты не знаешь?

— Знаю, конечно. Джиневра Уизли.

Голубые глаза за очками аж увеличились. Я вдруг подумал, не являюсь ли вот прямо сейчас причиной того, чтобы директор свел Молли и Артура, и мне поплохело.

— Нет, таких я точно не знаю. Но… Северус, ты себя как чувствуешь?

— Знаете, так сложно описать… Я вообще запутался. Может, пока попробовать вести дневник? Вы почитаете? Я все-все постараюсь описать! Прямо как есть!

А что, историю доктора Джекила и мистера Хайда я знал неплохо, да и фильмами о раздвоении души и личности одно время увлекался… Должно неплохо получиться. И еще надо сказать кое-что, в конце концов, должен же я больше походить на ребенка.

— Кажется, Джинни хорошо на метле летает. Можно мне будет попробовать?

— У второкурсников нет полетов.

— Так я потому и спрашиваю. Видите ли, своей метлы у меня, конечно, нет…

Старик задумался, прямо видно, как у него «шестеренки закрутились», но пообещать ничего не пообещал. На том мы и расстались.

Фу-у-ух.

* * *

Альбус Персиваль и так далее Дамблдор весь день провел в задумчивости. Да, с ритуалом что-то явно пошло не так. Где сделал ошибку, он, конечно, нашел. Действительно, она могла бы стать фатальной, но не стала же. А интересное получилось существо! Где-то ему попадалась информация об андрогинах... Он перероет все, но найдет! Удивительно, просто удивительно. А если еще хоть какие-то способности будут явно выделяться на общем фоне, можно будет попытаться нажать на Эйлин и стребовать если не долг, то хотя бы несколько зелий. Варить самому совершенно не хотелось, да и навык был давно утрачен без практики.

Эх, нужен, нужен был ему свой надежный зельевар! А кроме Принцев, кандидатов не было. К аристократам не подберешься. Не магглорожденных же натаскивать с нуля? Нет у него на это ни времени, ни желания. А доверять некоторые, самые важные зелья Слизнорту тем более не стоит — чуть запахнет подозрительно, тот все растреплет. Память стирать — тоже много раз нельзя, человек деградирует. Вон, как раз Эйлин тому пример: когда на старших курсах девочка варила ему Веритасерум, всего-то два стирания, и результат очень так себе. Была талантливым зельеваром, осталась просто неплохим, а про остальное лучше и не говорить.

Два десятка лет назад старый друг и старый же враг, но, тем не менее, все равно любимый человек подкинул ему удивительную вещь — дневниковые записи барона фон Гольштейна, мол, и интересно, и пользу может принести, и хорошо оживит язык. Дневник стал тогда его настольной книгой на долгие годы, впрочем, как и сейчас.