Вадим Никольский - Через тысячу лет [Научно-фантастическая проза]

Неужели это грядущее?

И синее небо, и солнце, и теплый ароматный ветер, и эта отдаленная загадочная мелодия были так гармонично слиты между собою, что казались неразрывно связанными частями огромной картины, созданной каким-то гениальным художником-режиссером. Конечно, думал я, это ведь сон… Я машинально поднял руку ко лбу и больно ударился ею о выступ открытого люка… Больно, — значит, не сплю… Значит…

Я и мой спутник молча стояли и ждали чего-то…

Звуки делались громче, слышались слева, справа, лились сверху, — звенели в траве… Я различал яркую, огненную тему, напомнившую мне рог Зигфрида, которого я еще так недавно слышал в Берлинской опере. Внезапно музыкальная мелодия оборвалась, и в наступившей тишине к нам донесся человеческий голос.

Это было чье-то полуиспуганное восклицание, заставившее нас обернуться назад. Только теперь мы увидели в стене, окружавшей луг, небольшую дверь, к которой вело несколько каменных полуразрушенных ступеней. Дверь была открыта, и на ее темном овале, в лучах заходящего солнца, отчетливо вырисовывалась стройная женская фигура. Ее обнаженные руки были в испуге вытянуты вперед… Сквозь мягкие складки полупрозрачного золотистого плаща, наброшенного на одно плечо, вырисовывались безупречные красивые формы ее молодого тела. Это видение XXX века было так неизъяснимо прекрасно, что я на мгновение зажмурил глаза… Когда я открыл их — видение исчезло, и перед нами лишь темнело пятно незакрытых дверей.

Прождав несколько минут, мы переглянулись с профессором и нерешительно двинулись по направлению к загадочной двери, бывшей, как мы это заметили, единственным выходом с луга, где очутился наш аппарат.

Я решительно поднялся по каменным ступеням. Профессор следовал сзади, ежеминутно озираясь и вздрагивая при малейшем шорохе. За дверьми (я заметил, что они были сделаны из какого-то темного сплошного материала, похожего на мореный дуб) шел коридор, шагов двадцать в длину, ярко освещенный косыми лучами солнца. В конце коридора, выложенного разноцветными плитками, виднелась другая дверь со вделанным в нее кольцом из массивного золота художественной работы. Я потянул кольцо на себя — дверь бесшумно раскрылась, и мы очутились в обширной восьмиугольной зале, уставленной множеством растений под стеклянными колпаками различной величины и формы, начиная от стакана до размеров большого колокола высотой в два-три человеческих роста. Колпаки эти соединялись между собою паутиной стеклянных и металлических трубок, шедших к расставленным там и сям непонятным приборам. Все вместе напоминало собою кабинет химика, устроенный в оранжерее, или оранжерею, непонятным образом попавшую в лабораторию… Внутри этой залы было светло, как в самый яркий солнечный полдень, хотя сам источник света оставался невидимым. Все это я заметил не сразу. Внимание мое привлекло к себе нечто другое. В глубине залы, у обширного стола, заваленного рукописями и какими-то продолговатыми ящиками, в широком мягком кресле сидел старик, с головой, покрытой редкими седыми кудрями. Черты его бритого темно-оливкового лица напоминали собою изваяние какого-то римского императора, виденное мною в одном из берлинских музеев, а нервно сжатая мускулистая рука говорила, что ее владелец еще может, в случае чего, постоять за себя…

Около старика, обняв его за плечи, стояла та самая молодая девушка, которую мы только что видели. Девушка что-то взволновано говорила старику на неведомом нам красивом наречии, с легким, гортанным оттенком. По-видимому, она спешила поведать своему собеседнику о нашем неожиданном появлении.

— Эйрен-антротей… — расслышал я слова незнакомки, отступившей в момент нашего прихода за кресло, в котором сидел старик. Я не мог оторвать от нее своего зачарованного взгляда. Там, на крыльце, в косых лучах заходящего солнца, она показалась мне какой-то феей из сказки, — но здесь, вблизи, при ярком свете, лившемся с потолка, фея исчезла и на ее месте очутилась стройная молодая девушка в полном расцвете своей красоты и молодости. Ее гибкое мускулистое тело плотно, как чешуя, облегала коричнево-бронзовая кираса с матово-металлическим блеском. Руки до плеч и ноги ниже колен были обнажены. На ногах я заметил что-то вроде сандалий с крестообразной перевязью до колена, где начиналась кираса. Шея и часть груди были открыты, позволяя любоваться их ровным загаром. На голове была круглая шапочка-шлем из того же самого материала, что и кираса. Через правое плечо была переброшена легкая дымчато-прозрачная материя какого-то странного цвета, падавшая вниз широкими, легкими складками. Из-под шапочки выбивались завитки золотистых волос, оттенявших прекрасное лицо незнакомки. Особенно хороши и выразительны были ее серо-голубые глаза, в которых еще боролись радость со страхом. Широко открытые, глядели они на нас с молчаливым вопросом…

Тем временем старик, не по годам легко, приподнялся со своего кресла и сделал несколько шагов нам навстречу.

— Так значит, эта легенда — действительность! — услышали мы его звучное приветствие… на немецком языке.

Да, да это был немецкий язык, правда, с каким-то странным гортанным акцентом, но все-таки немецкий…

Признаюсь, я был немного разочарован. Неужели же мечта о всемирном наречии осталась мечтой и в XXX веке, сохранившем разноязычие прежних времен?

— Привет тебе, славный Фабенмейстэ, и тебе, молодой незнакомец, — привет вам, странники столетий…

Я совершенно опешил. Профессор Фарбенмейстер был удивлен не меньше моего. Как? Промчаться через глубь веков и услышать свое имя в приветствии, точно вы вернулись из недолгого путешествия? Это может хоть кого угодно поставить в тупик…

Старик как будто понял наше замешательство и продолжал:

— Вы удивлены, откуда я знаю имя великого Фабенмейстэ (именно так он произносил фамилию моего спутника). Ну, об этом вы узнаете немного спустя. — Он сделал один шаг и взволнованно воскликнул: — Так вот каковы эти люди двадцатого века, отделенные восемнадцатью декадами от начала нашей эпохи!..

— Гляди, Рея, гляди: предчувствие тебя не обмануло. Эйрен-антротей!

И старик оживленно начал говорить что-то на своем языке молодой девушке.

Весть о нашем прибытии, наверное, вышла уже из пределов белого зала. Во время речи старика из глубины комнаты появилось еще несколько фигур, одетых почти так же, как и молодая девушка. То были двое юношей и девушка в серебристо-серых кирасах и фиолетовых широких плащах. У всех на голове были такие же круглые, плотно охватывавшие череп шлемы.

Обменявшись несколькими быстрыми словами со стариком и девушкой, вновь пришедшие нерешительно приблизились к нам, приветствуя нас поднятием левой руки.