Александр Генис - Дзен футбола

Антитеза славы - не безвестность (она-то как раз может оказаться мудростью), а популярность, выдающая тщеславие за честолюбие. Поэтому не все известные люди - славные. Мне, например, вспоминается Лимонов, который считает старомодной пошлостью говорить не о себе.

Если XX век разбавил славу, то XXI пустил на панель - с помощью компьютерного сутенера. Умея считать лучше, чем читать, Интернет заменяет качество количеством, а славу - известностью. Став мерилом успеха, последняя замещает первую, не замечая разницы. Слава, как Суворов, брала умением, популярность, как саранча, числом.

Рожденный революцией Интернет обещал демократию, но привел к тирании, причем - масс. Ублажая их, он создал конвейер тщеславия. Доступный и нечистый, как автомат с газировкой, Интернет позволяет каждому выплеснуть себя на мировой экран.

Характерно, что в Сети часто практикуется та же извращенная форма авторского самолюбия, что и в привокзальных сортирах - анонимный эксгибиционизм, парадоксально соединенный с острой жаждой признания: на стенах общественных уборных всегда пишут в надежде на читателя.

Желание прослыть любой ценой сводит с ума, ибо за ним стоит патологический страх потеряться в толпе себе подобных. Этот маниакальный, но ведь и оправданный ужас (заблудиться в метро проще, чем в лесу) порождает страсть к неутолимой публичности. Сильнее секса и ярче голода она требует, чтобы другие узнали о существовании твоего мнения, опуса, лица или на худой конец гениталий.

В поисках славы мы добивались любви тех, кого нам хотелось, в поисках популярности - всех, кто движется.

Чем-то мне это напоминает висящую на Бродвее рекламу джинсов. Они туго обтягивают не известно кому принадлежащий зад-unisex, позволяющий усидеть сразу на двух стульях.

сем временам года я предпочитаю холодное, всякому направлению - северное, любым осадкам - снег, ибо он проявляет жизнь, обнаруживая ее следы.

Однажды я увязался в горы вместе с профессиональным следопытом. За деньги он работал в ФБР, для души - ходил за зверьми. Пока мы карабкались на снегоступах к вершине, он лако нично исправлял мои ошибки. -Кот? - Енот. - Лошадь? - Олень. - Собака?

- Койот. Разве не видно? Дикий зверь идет це леустремленно, не разбрасываясь. И прыгает, как балерина, точно зная, куда приземлиться.

К вечеру, когда снег познакомил нас со всеми горными жителями, кроме троллей, я окончи тельно окоченел, но на это мне никогда не при ", ходило в голову жаловаться. Холод, по-моему, J сам себя всегда оправдывает - этически, эстети-» чески, метафизически. Он пробирает до слез, I как музыка, и действует, как лунный свет: меня-j ет реальность, ни до чего не дотрагиваясь. I «Зима, - говорил Бродский. - честное время I года». • Летом, надо понимать, жизнь и дурак полю; бит. Но я фотографии и природу предпочитаю | черно-белыми - по одним и тем же причинам. ". Аскетическая палитра обнажает структуру, уби; рая архитектурные излишества. Поэтому когда • древние китайцы писали пейзажи черной туi шью, сложив в нее радугу, то у них получался не I только портрет мироздания, но и схема его вну'. треннего устройства. Если зима воспитывает чувство прекрасно• го, то холод обостряет переживание всего ос-'. тального, начиная со времени. Чем сильнее • мороз, тем дольше тянется минута. Достигнув '. летального предела, искусство становится ис-J кусством выживания. Быт высоких широт при• дает каждой детали скудного обихода забытую '. нами красоту необходимого: костяные солнеч-; ные очки, одетый на себя водонепроницае-' мый каяк, мороженое из китового сала, сред-; ство от цинги, которым служит мясо живого | тюленя. •

Живя в окрестностях небытия и ощущая трепет от его близости, северные народы обычно молчаливы, часто сосредоточены и всегда склонны к пьянству. Сегодня за Полярным кругом обитают четыре миллиона человек, но, пожалуй, селиться там стоило лишь эскимосам. За пять тысяч лет они сумели полностью вписаться в среду, мы же ее переписываем, постепенно превращая в Пятницу.

Приспосабливая мир к себе, прогресс делает его сразу и больше, и меньше - как это случилось с Севером. За последние полвека полярная шапка сократилась вдвое: ушанка стала тюбе тейкой.

Собственно, это как раз тот катаклизм, о к«тором мечтали юные мичуринцы всех стран народов. Растопленная Арктика, наконец, «» кроет регулярное полярное судоходство, позв! ляющее, обойтись и без Суэцкого канала, и бе: Панамского, что на пять тысяч морских миль сократит кругосветное путешествие. К тому же парниковый эффект сделает доступными сокро вища потеплевшего Севера, где залегает четвер тая часть всех запасов газа и нефти. Охвачен ные утилитарным зудом, мы рады принести ем\ в жертву другие арктические резервы - запасы пустоты, спрятанной под вечными льдами. Чистый излишек пространства, как высокие потолки или тонкая рифма, - необязательная роскошь, придающая жилью достоинство, а стихам оправдание. Мысля, мы используем свой мозг лишь на несколько процентов. Остальное, видимо, уходит просто на то, чтобы быть человеком.

Раньше мы лучше умели пользоваться Севером. Он был не дорогой, не рудником, не скважиной, а храмом, лишенным деловитого предназначения. Впрочем, всякий храм бесполезен, именно потому, что он - храм бесполезному - будь то Бог, любовь или горы.

Понимая это, сто лет назад люди рвались к полюсу лишь потому, что он был. Географическая абстракция, напрочь занесенная снегом.

Стыдясь мальчишества, я до сих пор с трудом удерживаю слезы восторга, читая о приключениях полярников. В лучших из них воплотились черты того прекраснодушного идеализма, которые традиция с куда меньшими основаниями приписывает рыцарям, революционерам и паломникам - фантазия, самоотверженность, благочестие. Тогда, на рубеже еще тех веков, прекрасная и недостижимая Арктика была религией атеистов, и полюс слыл их Граалем.

С трудом пережив тоталитарный героизм предыдущего столетия, XXI век утратил вкус к романтическим подвигам. Пресытившись ими, он заменил единоборство с природой экстремальными видами спорта: в Нью-Йорке популярны кафе с бетонным утесом для скалолазания, а лед есть и в холодильнике. Недавно мне рассказали «зеленый» анекдот. Одна планета говорит другой: - Что-то ты плохо выглядишь.

- Видишь ли, меня угораздило подхватить homo sapiens. - Пустяки, скоро пройдет. Может, так оно и лучше.

«В своей борьбе с миром, - говорил Кафка, - ты должен стать на сторону мира».

»

1 1\/Гои собеседник в московском эфире был; J-VJ-хорошим человеком, честным полити-1 ком и тонким поэтом. У него был лишь один не-; достаток: я ему очень не нравился. Его раздра• жало, что я хочу все знать. 1 - Вам не надоело, - лениво скрывая непри-; язнь, спрашивал он, - интересоваться, чем по-I пало?; - Не-а, - легкомысленно отвечал я. - Вы, на• пример, хотели бы знать, как растет горчица? '. - Зачем? • - Хотя бы затем, что это знали другие. Христос ' ведь говорил про веру величиной с горчичное се; мечко. И Будда просил безутешную вдову принес• ти ему из каждого дома, где никто не умирал, по*, одному горчичному зерну. Дело в том, что оно -; самое маленькое во всем сельском хозяйстве.