Татьяна Москвина - Эссе, статьи, рецензии

В городе появилось новое чудачество: своеобразные «дайверы», отыскивающие в новодельном дорогущем Петербурге родимые пятна Ленинграда. Писатель Павел Крусанов нарыл на Пушкинской улице одно такое местечко и, ликуя, повел туда друзей. Мы перешагнули порог и ахнули от изумления, оказавшись внутри 1989 года. Водка в граненом мухинском стакане за сорок рублей сто грамм, огурец соленый -четыре рубля, яйцо вареное - пять. Деревянные столы, крашенные морилкой. На стенах акварели неизвестного. В углу два игровых автомата образца 1988 года. Белая грязная собачка-дворняжка с умной мордочкой… Сели, выпили и заплакали, как эмигранты, которые на чужой земле отыскали кусочек родины.

Один художник (по совместительству муж дизайнера Татьяны Парфеновой) упорно, каждый день рисует исчезающий город - скверы, которые завтра вырубят, пейзажи, которые послезавтра испоганят. Пакует родину про запас. Но это должно стать программой сотен и тысяч людей. Ленинград следует срочно рисовать, фотографировать, записывать. В нем было плохое, ненужное, вредное, пошлое - но было и хорошее, ценное, поэтическое. По русскому обычаю уничтожают именно хорошее и поэтическое, так что приезжайте, срочно приезжайте в Петербург, особенно если вы когда-то были молоды, влюблены и при каждой возможности бежали в Ленинград проветриться. Город вашей памяти исчезает.

Предупреждение автора: эта статья состоит из преувеличений, натяжек и домыслов. Она принципиально неверна.

Когда все понимают, что Он появился, возник и стал быть, уже поздно. Он неотменим, как гроза или проникающая радиация. Точнее - смесь того и другого, не встречающаяся в природе, но часто встречающаяся в мире искусств. В мире искусств, как мы знаем, в основном обитают люди, редко встречающиеся в природе.

Противостоять Ему невозможно и бессмысленно: на сегодня Он единственный, кто знает, как делать театр. И Он его делает. Это Он вращает колесо сансары, и Она выходит на сцену, Они, любимые, заполняют зал, Они, нелюбимые, пишут свои измышления, и Оно - продолжается.

Разумеется, Он - монстр. При этом психика Его может быть признана одной из самых устойчивых среди профессионалов искусства. За редчайшими исключениями. Он не спивается и не кончает с собой. Многолетнее пребывание в состоянии блэк-аута (полного затмения) не является препятствием к постановке спектаклей и руководству театром. Вообще, как правило, некие мглистые чары, ползучие туманы Брокена окутывают Его жизнь.

Февраль 1999 года. Я иду в Театр имени Моссовета на спектакль "Горе от ума" в постановке Олега Меньшикова - нашего принца Грезы, решившего взобраться на упомянутый Брокен. Прохожу мимо Театра Сатиры. Надпись на фронтоне театра гласит, что его руководитель - Валентин Плучек. Тот самый Плучек, что дебютировал в мейерхольдовском "Ревизоре"…

Наверное, это - идеальная матрица судьбы всякого Его: получить в полное владение кусок жилого пространства, которым позволено править до поры, пока смерть не разлучит. Его смерть, однако, уносит с собою всякий смысл существования подвластного Ему пространства. Когда Он умирает, то труппе театра следовало бы, наподобие верных жен индийских раджей, лечь в могилу вместе с ним. Они по слабости натуры этого не делают. Начинается существование в мире теней. Они ждут другого Его - того, кто в силах вдохнуть новую жизнь в их призрачные силуэты. Но Он, настоящий, прирожденный Он, избегает призраков с отягченной наследственностью (жизнь в царстве предыдущего Его) - Ему нужные свежие, румяные лица, глаза, блестящие от энтузиастических надежд, крупный запас золотой веры… Это не дохлая романтика, а будни театра. "О нет, так жить нельзя - но любят не иначе!" - воскликнул Альфред де Мюссе по другому, конечно, поводу. На Брокене вообще не жалуют скептиков, тыкающих пальцем в туманы и интересующихся: "А это у вас что? А это вы к чему?" При виде этих несносных, но, хвала Аллаху, редких персонажей. Его глаза подергиваются холодом и печалью. Ему нужна подлинная нежность - она и есть понимание. Ему трудно. Ему всегда трудно. Ему нужны верные люди. Ему всегда нужны верные люди. Если вокруг Него сто верных людей - Он никогда не упустит случая прикупить сто первого (не деньгами - что вы! Взглядом. Тем неописуемым взглядом, которым женщины в поиске притягивают потенциальных любовников). Это нужно Ему, когда Он - Скиталец, но тем нужнее это Ему, когда Он - уже Сиделец. Для превращения Его-Скитальца в Его-Сидельца требуется известный бег времени. Если этого превращения не происходит, Скиталец растворяется в информационном поле Земли или иным образом гибнет. Обращение Скитальца в Сидельца должно произойти до пятидесятилетнего рубежа его биографии, иначе оно будет слишком болезненным.

Главное осуществляемое Им дело - проведение в жизнь акта единоличного хотения. Когда мы читаем или слышим информацию о том, что режиссер Н. поставил такую-то пиэсу, то относимся к сообщению с тем же эпическим спокойствием, с каким древние греки воспринимали деяния древнего греческого рока. Ни удивления, ни восторга, ни тревожных вопросов. Поставил ~ значит, так тому и быть. Почему поставил эту пиэсу, а не другую, - такой темы даже и не возникает в уме. Никто не сопровождает деяние режиссера эНа неуместными восклицаниями типа "Вот те раз!", "Да зачем это?" или "Ой, не к добру оно все…" Реакция одна, и может быть описана так: "Поставил, значит? Угм. А кто видел? Р. Д. хвалит? Ну, этому я не верю. М. Д. не нравится? А О. С.? Угм. Может, посмотреть, что ли…" (Если в инициалах вы угадываете имена известных критиков, то не беспокойтесь - у каждого зрителя свои Р. Д., М. Д. и О. С.)

Он - в любой стране Он. И в любой стране Его слава никак не связана с Его реальными способностями к воспроизводству театра. Некоторые называют это талантом. Я думаю, употребление данного термина излишне. Оно поведет нас ложной тропой предпочтений и вкусовщины. Я лучше приведу яркий, убедительный пример.

На свете давно существует режиссер Петер Штайн. Он, кажется, немец. Питает слабость к русской театральной культуре и русским актерам, что, учитывая его национальность, простительно. Он обладает давней мифической славой, сложенной без нашей помощи и потому, конечно, подозрительной. У него "есть имя". Словосочетание "Штайн тире великий режиссер" введено в файл "современный театр" информационного поля Земли. Поэтому тридцать тысяч курьеров занимаются историей того, как он ставит пиэсу "Гамлет" с русскими актерами. Гамлет поручен Евгению Миронову. Способный и милый тридцатидвухлетний юноша, на которого ирония судьбы взвалила миссию исполняющего обязанности великого актера, но который им не является, незрел для этой роли, если понимать ее буквально - как лучшую трагическую роль всех времен и народов. Оставалась, правда, надежда, что режиссером выстроена концептуальная клетка, где будет размещен именно этот актер с именно этой индивидуальностью, как это сделал для своего Гамлета, скажем, Някрошюс. Надежда умерла последней. На цирковой арене (в Санкт-Петербурге спектакль играли в помещении цирка на Фонтанке) актеры в темпе, но без ритмов гнали голый сюжет, снабженный кое-какими трюками. Гамлет играл на саксофоне, Офелия - на электрогитаре (оба - плохо). Страстная мечта о том, что я более не увижу рыжеволосых мрачно-эротических Гертруд и босоногих Офелий с распущен-ными волосами в белых рубашках, рухнула… Правда, на Офелии были белые носочки. Возможно, оригинальность сей детали принадлежала Штайну, возможно - модельеру Тому Клайму, чья "осенняя коллекция" использовалась в спектакле. Коварная любовь Штайна к русским актерам заключалась в том, что он предоставил их самим себе, не сочи-нив ни одного внятного образа. Тем не менее спектакль явился крупной и внятной ньюс, отрапортованной в СМК и отрецензированной в СМИ. Словосочетание "Штайн тире великий режиссер поставил "Гамлета" тире это спорно надо смотреть" опять попало в файл "современный театр"… Это я так долго изъясняю простую мысль: способность к сочинению занятной, изобретательной и разнообразной ткани театрального спектакля не находится ни в какой связи с авторитетом, славой и влиянием режиссера…