Александр Генис - Эссе 2003-2008

После чего вошедший показал красную книжечку, не отличимую, кстати сказать, от той, что мне выдали в пожарном депо вышеупомянутого завода, и стал задавать в высшей степени туманные вопросы.

Воспитанный в нормальной диссидентской семье, я еще пионером готовился к этому моменту. Выпрямившись, как академик Сахаров, я приготовился к бою, но вести его по давно вызубренным правилам мне мешал синтаксис - его отсутствие. Считая «бл…» союзом, мой собеседник не справлялся с грамматикой, и я решительно его не понимал, пока меня не осенило: он хочет того же, чего и я, - опохмелиться.

Трусливо достав из чемодана чудом уцелевшую от свадьбы бутылку, я молча отдал ее за свободу и вместе с молодой чинно отправился в музей смотреть Чюрлениса.

В самолете почти всех звали, как нас: мужчин - Александрами, женщин - Иринами.

Тезки, надо сказать, и вели себя по-русски. Шумно воспитывали детей, охотно выпивали, простодушно флиртовали со стюардессами, в неположенных местах курили, во всех остальных толпились. Но главное - зычно беседовали друг с другом.

Греческая речь чем-то неуловимым близка нашей. С точки зрения лингвистики, это чепуха: фонетика у них настолько чужая, что непривычные ударения даже международные слова делают неузнаваемыми. И все же то и дело в уличном гвалте мне чудились слова родной речи, причем часто неприличные.

Иногда так оно и было. Греция забита соотечественниками, которые, как и мы, пребывают в уверенности, что за границей их понимать некому.

Чаще всего русские встречаются в музеях и на базарах. Не исключено, что это одни и те же люди. Когда-то в Риме, по дороге в Америку, мы делали то же самое. Да и торгуют они хорошо знакомым эмигрантам товаром: фотоаппараты, мельхиоровые половники, утюги, мясорубки. Часто этот ностальгический скарб помечен элегическим клеймом «Сделано в СССР». Получается символ: осколки империи.

Попадаются, однако, и полезные вещи. Например, ложка с дырочками - пену с супа снимать. Очень удобная штука. Я две купил, и на каждой - знак качества.

С греческим алфавитом та же история, что и с устной речью: заглавные буквы - родная кириллица, зато строчной шрифт, как учебник сопромата.

Эта двусмысленная близость сбивает с толку: думаешь, что понимаешь больше, чем на самом деле. Грузовик с жирной строкой «Метафора» перевозит не слова, а мебель. Газета зовется, как бабочка: эфемерида. Печатать на машинке значит заниматься графоманией. Зато связь между обычным банком и греческим, который здесь называется «трапезой», лежит на поверхности: где деньги - там и пища.

Был у меня русско-греческий разговорник (еще один имперский черепок), уморительно трактовавший тему питания. К продавцу он рекомендовал обращаться с такими вопросами: «Есть ли у вас сахар?» или «Когда завезут сосиски?». Там же советовали приставать к прохожим, допытываясь, «как пройти к центральному комитету коммунистической партии?».

Вместо разговорника я взял с собой Павсания. Этот древний, но не очень грек 18 веков назад написал подробный путеводитель по своей родине.

Грецию он застал в прекрасную пору: музеем она уже была, руинами - еще нет.

Впрочем, еще неизвестно, кому повезло. Искусство, описанное Павсанием, сюжетно, как телевизионный сериал. Нам же достались загадочные остатки чужой истории. Время нарубило мрамор в капусту. Что ни фриз, то свалка плоти. Каждый музей - как анатомический театр.

История подвергла вивисекции именно античность: с египетскими пирамидами ей было не справиться, а средневековье все еще слишком близко. В результате мы научились ценить то, о чем не догадывался Павсаний, - фрагмент вместо целого: «зачем нам дева, если есть колено».

В искусстве греки ценили идеальное не меньше, чем Лактионов. Греческая статуя никуда не торопится и никогда не волнуется. Дискобол напряжен, но статичен. Твердо, как на скале, стоит возничий на несущейся колеснице. Искажено усилием тело борца, но лицо его осеняет безмятежная потусторонняя улыбка.

С той же непринужденной миной принято плясать знаменитый сиртаки. Хороший тон не позволяет, чтобы бешеный перебор ногами отражался на лице танцоров. Экстаз пополам с безмятежностью: нижняя часть тела - танец с саблями, верхняя - ансамбль «Березка». (Тут почему-то всплыло, что на родине из всех искусств больше всего ценится умение пить, не пьянея.)

Варвары проявили себя талантливыми соавторами эллинов. Вырывая статуям глаза, отламывая им головы и руки, они навязывали античному покою собственный экспрессионизм.

Сегодня эта разрушенность кажется декадентской незавершенностью, пикантной недосказанностью.

В мире, состоящем «из наготы и складок», благочестивое эллинское искусство будит эстетское сладострастие.

В Средние века античные руины называли «marmaria». Веками тут без хлопот, затрат и угрызений совести добывали мрамор.

В Афинах стоит чудная византийская церквушка, чьи кирпичные стены пестрят белокаменными вкраплениями - обломками прежней архитектуры. Христианская утилизация языческого вторсырья.

Несмотря на антикварный пиетет, мы с античностью обходимся точно так же.

Греция - бесплатный рудник богов и героев, имен и понятий, образов и метафор. Мы вертим античностью, как хотим, строя из ее остатков свои мифы. Причем, как в детском конструкторе, одни и те же детали годятся для всего - от храма до вертепа.

У всякого века - своя античность, и каждая из них говорит о современнике больше, чем о предках.

В Пиреях есть бюст Фемистокла, сработанный безвестным скульптором ХIХ века. Герой Саламина изображен там с бравыми усами. Такими, как на парадных портретах императора Франца-Иосифа. Обычные эллины брились, философы, как и сейчас, ходили с бородой, но трудно представить себе древнего грека с пышными «буденновскими» усами.

Афиняне подвергли Фемистокла остракизму: память об этом - целая груда черепков с его именем, найденных на местной агоре. Так же новгородцы поступили с Александром Невским.

Демократия похожа на тиранию тем, что старательно и последовательно избавляется от лучших. Инстинкт самосохранения учит толпу не доверять героям и гениям. Государственному величию афинская демократия предпочитала частную свободу, в чем была права. Греческое чудо - плод невиданной в древнем личной независимости. Демократию греки понимали как право заниматься своими, а не чужими делами.

Сегодняшняя античность не похожа на вчерашнюю. Раньше Элладу, царство ясной красоты и строгой меры, любили за Аполлона, теперь - вопреки ему.

Греция сегодня - это Гринич-Виллидж Старого Света. Тут на курортных островах можно встретить сливки Европы, причем - topless.