ЖАН-МАЛЫШ С ОСТРОВА ГВАДЕЛУПА

Последние дни своего плавания Жан-Малыш провел в каменном, леденившем кровь оцепенении. Он стоял в лодке посреди реки, не ведая ни голода, ни жажды, и завороженно смотрел, как его дьявольская посудина без устали обходила преграды: скалы, островки, плавающие стволы деревьев, выступавшие над водой, словно иссохшие кости. Как-то раз ему показалось, что он заметил вдали пылавший электрическими огнями большой город. Налетел шквал, лодка на миг застыла меж двух порывов ветра, и он увидел ряды многоэтажных домов, которые светились тысячами ярких квадратиков. Но течение быстро унесло челн вперед, а вода слепила яркими, как стеклянные осколки, бликами, и, когда стихия улеглась, ему уже казалось, что все это приснилось, привиделось в волшебном сиянии небесного огня…

Прошло еще несколько дней, и сквозь туман показа лось устье реки, испещренная узкими песчаными лентами дельта. Кое-где землю покрывал слой льда, а в низком лиловом небе нехотя плыла вялая луна, еле волоча свое тяжелое брюхо над самой поверхностью разбитого зеркала воды. Горизонт был закрыт огромным, глухо стонущим, как стронувшийся с места вековой лес, валом морской пены. Он уже готов был поглотить лодку, когда она выгнулась, отвесно взмыла вверх, перелетела через снежно-белый гребень, мягко опустилась по ту сторону вала… и, рассекая волны, понеслась в открытое море, будто ее гнал невидимый мотор…

Поверхность океана устилал зернистый, искрящийся серебром ковер из льдинок, и вскоре кожу Жана-Малыша покрыл студенистый иней, в котором мерцали крупинки cоли. И тут ему вдруг пришла мысль птицей полететь назад, к берегам Африки: тотчас щеки его вытянулись в клюв, глаза поплыли к вискам, туловище сплошь покрылось перьями, и за спиной раскрылись огромные, будто орлиные, крылья. Но под этими крыльями оставались человеческие руки, и вся нижняя часть тела тоже была человеческой. Потом превращение двинулось вспять: через пару мгновений лишь несколько перышек осталось торчать на пояснице, и он быстро и безболезненно вырвал их из кожи.

Случалось ему теперь и бредить: то он видел себя рыбой, то слышал шепот, доносившийся, казалось, с того света, — говорок старого гваделупца, который неустанно повторял: «Эй, парень, как жизнь молодая?..»

Иногда льдинки образовывали целые плавучие горы-айсберги, они задерживали пирогу, заставляли ее плыть обходным путем. На льдинах грудились стада невиданных зверей, они тяжело переваливались на неуклюжих ластах и, завидев незваного гостя, ревели, как львы, сердито-пресердито тряся головами, будто негодующе вопрошали: «Это что за нахал такой?» Потом море совсем ожило: теперь его постоянно бороздили многопалубные корабли, чьи сирены надрывно пели в плотном тумане, не смолкая до появления первых звезд. Вдали возникали берега, совсем не похожие на африканские. Видны были портовые причалы, ангары, огни — сотни, тысячи огней, от земли до самого неба, потом вдруг появлялись черные, до блеска вылизанные временем руины, скелеты городов, залитые льдом, зеркально отражавшим звезды. И вот пришел день, когда пирога, зверино вздрогнув, приблизилась к побережью и не задумываясь вошла в устье реки. Что там творилось! Туда-сюда сновали пароходы, у некоторых было подобие плуга на носу, которым они отбрасывали лед далеко в сторону, прямо к берегу, где он вздымался серебряными горами. Потом все на миг замерло, и вот толпы белых пассажиров кинулись к бортам кораблей, указывая друг другу на диковинное, лавировавшее меж океанских гигантов суденышко, на носу которого застыл ледяным изваянием старый, величественный, как маг, чернокожий старик, прижимавший к себе, будто святыню, нечто отдаленно напоминавшее самопал…

Вдруг лодка приостановилась, повела носом направо и налево, будто ища след. Потом решительно заскользила к длинной веренице прожекторов, чьи лучи почти скрывали город. За этим огромным светящимся щитом видна была лишь колокольня, верхушка которой терялась в прозрачной синеве неба. Наш герой закинул мушкет за плечо и уже прыгнул на причал, когда по пироге снова пробежала звериная дрожь; она круто подпрыгнула, будто лукаво кивнув на прощание, и канула на дно, словно акула прорезав толщу вод: спешила, конечно же спешила побыстрей возвратиться в свою бухточку под каменными сводами Царства…

Жан-Малыш несся наугад среди доков, нагромождений ящиков, тюков, а за ним по пятам гнались азартные преследователи. Вдруг перед ним выросла головокружительно высокая металлическая решетка. Сам собою воз ник у него в голове образ птицы, и, гонимый страхом, он тотчас взмыл ввысь на пробившихся из спины мощных крыльях, прижимая к груди человеческими руками мушкет и котомку. В размахе крылья были не меньше трех с половиной метров. Но тщетно он рассекал ими воздух, бил ими в исступлении: они не могли надежно держать его в небе. Упав на асфальт с другой стороны решетки, он вновь подскочил, описал в воздухе широкую, в сотню метров, дугу, приземлился, и так много-много раз подпрыгивал, словно резиновый мячик: слегка оттолкнувшись от земли, поднимался на высоту двух-трех этажей и вяло падал меж домов, а вокруг кричали, расступаясь перед скачущим по городу черным ангелом, белые люди…

2

Вот так, получеловеком-полуптицей, рвался он из последних сил к верхним этажам, не задумываясь о том, что широкие лопасти крыльев могут вдруг подвести его, исчезнуть, как это случилось у берегов Африки. Он стосковался по новостям этого света и теперь не пропускал ни одного слова на фасадах домов, на витринах магазинов, безмерно удивляясь всему, что видит. «Ну и ну, — говорил он себе, — выходит, меня занесло во Францию». Потом потянулись узкие зловонные улочки, по которым бродили такие белые, каких ему никогда еще не приходилось видеть: одни лишь тени белых, кожа да кости, замызганные призраки в лохмотьях, и наш герой глазам своим не верил. «Ну и ну, — говорил он сам себе, — посмотрите, люди добрые, что же это за белые такие!» На перекрестке стояло несколько часовых. Один из них, увидев ангела, торопливо выпустил в него пару автоматных очередей, но пули прошли сквозь тело птицы, как сквозь воздух; Жан-Малыш перелетел полосу военных укреплений и очутился в другом городе, гораздо больше первого, — одни развалины до самого горизонта, в черной бархатной гари пожарищ…

Здесь наш герой нашел себе престранное убежище: оставшуюся от разрушенного дома часть стены с двумя лестничными пролетами; на втором этаже чудом уцелела одна, казалось висевшая в пустоте, комната.

Он покидал ее, чтобы посмотреть на мир, на век, едва начинало смеркаться и звезды разгоняли последние островки молочно-белого, насквозь пронизывающего сыростью тумана. Каждое утро Жан-Малыш возникал из толщи этого густого облака. Он научился прыгать высоко, стрункой выпрямляя тело и помогая крыльям руками. Далеко он не летал, садился где-нибудь на крышу и, если не было погони, ложился вдоль желоба, у водосточной трубы, чтобы удобнее было наблюдать за миром, или, как он сам себе говорил, «за веком»…