У рыбацкого костра

Однако Анискин даже не улыбнулся, а только серьезно сказал:

- А ведь ты., Наталья Кузьминична Пылаева, зазря веселишься. Конечно, у тебя с мужем завучем при английском денег куры не клевали, но за стерлядь ты переплачиваешь… Да, да, переплачиваешь.

- А ты дешевле возьми! - опять засмеялась Наташка.

- И возьму! - спокойно ответил участковый. - К примеру сказать, за такую же вон стерлядь Анипадист Сопрыкин берет по три рубля… Сам покупал, и другие по три рубля брали… Да чего там далеко ходить: та же Верка Косая, которая теперь по фамилии Голикова, у него по три рубля такую стерлядь берет…

От этих слов Наташка Казакова так и шмякнулась задом на кухонную табуретку. На этот раз она не разозлилась, а, наоборот, сделалась печальной и от этого красивой, какой не бывала в нормальном состоянии.

- Эх, Анипадист, Анипадист! - проговорила она. - Он ведь мне, дядя Анискин, сродственником приходится, он моей матери двоюродный брат, а вот берет с меня по четыре с полтиной за килограмм. Это разве по-родственному, дядя Анискин, это разве по совести, Фёдор Иванович?! Эх, Анипадист, Анипадист, бессовестный ты человек!

Теперь обратное произошло: не Наташка взяла за руку участкового, а он ее; и, взявши, осторожно вывел из кухни в горницу. Здесь Анискин - опять осторожно и бережно - посадил Наташку на гнутый венский стул, сам садиться не стал, а, наоборот, выпрямился во весь свой высокий рост, но заговорил мягко.

- Я, Наталья, - сказал Анискин, - за тобой с той самой секунды сильно внимательно слежу, как ты замуж за Леонида Борисовича вышла… Я тебе в отцы гожусь, Наталья, ты с моей Зинкой почти одногодок, так что не обессудь за то, что тебе разбор делаю, твое поведение обсуждаю, а если что лишнее сказал, ты меня, Наталья, прости…

- Да чего ты, дядя Анискин, - смущенно прошептала Наташка. - Чего ты извиняешься, ты ведь мне тоже не чужой, а дальний сродственник… Да и не в этом дело, а в том, что я тебя, дядя Анискин, здорово уважаю…

- За это спасибо, Наталья, - ласково сказал Анискин, - но я тебя о трудном деле просить буду… - На этих словах участковый замялся и только через несколько секунд продолжал: - Тебе, может быть, придется показания на Анипадиста насчет стерляди давать… Да, нет, нет! Я так думаю, что он сам во всем признается, но если… Если его, Наталья, рубль совсем по рукам-ногам спутал, тогда тебе придется дать показания… Ведь это надо придумать - со сродственников по четыре с полтиной за килограмм брать, а с Верки - я тебе, конечно, про три рубля врал - он по пятерке берет.

Медленно-медленно, еле взмахивая веслом, усталый, как медведь после длинной зимней спячки и голодухи, возвращался к родному деревенскому берегу рыбак Анипадист Сопрыкин: нагруженный до отказа рыбой обласок сидел в воде низко, был готов на любой некрупной волне зачерпнуть бортом воду, но Анипадиста это не смущало - был он человеком смелым, рыбаком опытным, лодочным умельцем. Сидящего на берегу участкового Сопрыкин заметил издалека, но вида не показывал, а, наоборот, старался держаться так, точно Анискина поблизости нет.

Пристав к берегу, Анипадист Сопрыкин из последних силенок начал выгружать обласок, что было делом сложным - много было напихано всякого добра в немудреную и маленькую на вид долбленую лодчонку. Ружьишко с патронташем, корыто с острогой и сетью, тулуп для ночного сна, простые и резиновые сапоги с голенищами до паха, огромный берестяной туес, который носится на манер рюкзака за плечами, телогрейка и армячишко, огромной длины самоловы с опасно острыми крючками, две-три удочки, взятые для отвода глаз, да три сети-частуШки для ловли разрешенных ельцов, чебаков, окунишек и прочей рыбьей мелочи. Все это добро надо было поднять на крутой яр, снести домой, развесить для сушки, разложить по полочкам и разместить по местам - ох, мороки, ох, дел, с ума сойти можно!

Анискин сидел неподвижно, глядел на реку, жарко ему в эту пору не было, и участковый наслаждался жизнью - улыбался чему-то втихомолку, поглаживал лапищей волосатую грудь под расстегнутым кителем, дышал полной грудью с таким видом, словно не воздух заглатывал, а пил нектар из райских рос.

Анипадист Сопрыкин еще на середине Оби понял, что Анискин поджидает его и не уйдет до тех пор, пока он, Сопрыкин, весь лодочный скарб не вытащит на высокий яр, и был теперь ко всему готов, и ничего, конечно, не боялся, так как обыскивать его участковый инспектор Федор Иванович Анискин права не им$л. На обыск ордер иметь надо, основания, факты, свидетельские показания, а у Феденьки, посмеивался про себя Анипадист Сопрыкин, были в наличности одни лишь догадки, сплетни да сны…

Вытаскивать скарб на верхотину яра Сопрыкин, естественно, начал с сетей-частушек, удочек, ружьишки с патронташем, тулупа, телогрейки и прочего.

Когда рыбак в последний раз поднялся на яр, Анискин негромко окликнул его:

- Анипадист, а Анипадист!

- Федюк! - шибко удивился Сопрыкин, играя плохо и неумело удивление. - Это ты, Феденька, а я тебя, голубь ты мой, и не заметил… Здоров, парнишша!

- Здорово, здорово, Анипадист! А ты бы, парнишша, присел, а то ведь до того упарился, что на тебя водой брызни - зашипит! Сядь, полчек, посиди, охлонись…

- Это можно, Федор, это у нас запросто, товарищ! Отчего бы и не посидеть с хорошим человеком да не побалакать о том да и сем…

Курил Анипадист Сопрыкин до сих пор махорку, что выпускает Бийская фабрика, и как только припалил он цигарку, участковый Анискин выпрямился и даже едва приметно вздрогнул. Боже мой! Боже! Не махоркой запахло, а войной потянуло со стороны рыбака Анипадиста Сопрыкина!… Исчез сразу высокий обский яр, перестали шелестеть над головой три старых осокоря, замолкли живые человеческие голоса… Открылась перед мысленным взором Анискина крохотная по сравнению с Обью река Снежка, что в Брянской области, потянуло запахом танкового дыма, повисли в голубом небе, похожие на хризантемы, разрывы зенитных снарядов.

Анискин сам себе удивился, когда услышал свой собственный голос; он, участковый, и не предполагал, что говорит, а вот, оказывается, лились из его рта тихие, больные слова…

- Что ты сделал с самим собой, Анипадист! - говорил Анискин тихо и болезненно. - Во что ты себя превратил… Ну, вспомни, вспомни, дружище, как лежали мы с тобой на берегу тонюсенькой речушки Снежки и что ты мне тогда говорил… Ты ведь вот что говорил, Анипадист: «Эх, увидеть бы в остатный раз Обишку - и тогда помирать можно! Эх, говорил ты, сесть бы в последний раз в обласок да взмахнуть веслишком - вот и помирать не жалко!» А потом ты и такое сказал, Анипадист: «Жила бы Обишка, а все остальное - тлен, ерунда, чепуха на постном масле!» Ты так говорил, Анипадист? Я тебя, друг, спрашиваю, ты так говорил? «Жила бы, дескать, лишь Обишка, а мы и в сырой земле полежать можем»… Ты это говорил на той самой Снежке?