Галина Романова - Красотка печального образа

– Неужели непонятно?

Он загромыхал на своем рабочем месте так, что ей показалось, будто стол сейчас сорвется со своего насиженного места и поедет прямо на нее.

Даже солнечный яркий свет за окном потускнел, напоровшись на моментально посеревшего лицом Корабейникова Станислава Андреевича.

Он помолчал какое-то время, видимо, собирался со своими милицейскими мыслями.

– Хорошо! Пускай вещи были вашего жениха, согласен. Но вы же не могли принять женщину за мужчину! Это же… Это же ненормально, в конце концов!

Он разозлился так, что готов был снова изменить свое решение и не отпускать эту дурочку никуда, а вместо этого взять да и посадить ее за решетку.

– Она лежала лицом вниз. Из спины торчал нож. Рубашка, штаны, все было Ромкино! И даже волосы… У них совершенно одинаковыми были волосы. Почти… Там же полумрак был в этом домике. Я приоткрыла окно, увидела и испугалась так, что… Может, и существовали какие-то явные отличия, я их не успела рассмотреть. Я удрала, прежде чем что-то поняла, – очень быстро, словно зазубренной с детства скороговоркой отчеканила Александра. – Я испугалась, понимаете!

– Нет. Ни черта я пока не понимаю! – обронил Корабейников с досадой и двинул письменным прибором на столе так, что на пол слетела стопка писчей бумаги. – Рубашка, штаны, волосы… Пришел к вам Ромка… А как потом поняли, что это Владимирова лежала на том самом диване.

– Из газеты. В местной газете опубликовали статью с фотографией. На ней девушка в Ромкиной одежде, вот я и…

– Понятно. – перебил ее следователь.

Тут же выбрался из-за стола. И заходил, почти забегал среди столов и стульев. Полы большого по росту пиджака смешно хлопали его по бедрам, но, кажется, Корабейников не замечал и даже не догадывался, как комично при этом выглядит.

Остановился Станислав Андреевич внезапно. И очень невыгодно – за ее спиной. И, замерев там, тут же потребовал без всяких намеков на милость и снисхождение:

– А теперь, милая барышня, вы расскажете мне все с чувством, толком и расстановкой!

– А что рассказывать?

Она что? Она была готова! Лишь бы не торчал он сейчас за ее спиной. Хотя и его взгляд на ее переносице был хуже гвоздя. Пускай уж лучше так…

Хвала небесам, ее родители не узнали про злостную ошибку следствия. С соседями бабушки они не очень ладили, ибо те всегда осуждали их за беспризорную – по стариковским понятиям – дочь. Не станешь же объяснять всем и каждому, что с бабушкой Александре было много лучше и вольготнее и, невзирая на яростный протест родителей, она предпочитала жить именно с ней, а не с кем-нибудь.

Выбравшись из застенков, в которые по-настоящему и попасть-то еще не успела, Александра тут же рванула к маме и папе.

И всю дорогу, пока ехала в городском автобусе молила бога, чтобы те оказались дома, а не умчались спозаранку за грибами, либо на озеро, где отец любил удить. Рыбы он никогда почти не ловил, но удовольствие от созерцания неподвижно торчащего из воды поплавка получал неимоверное. Мать же при этом тихонько сидела рядышком на складном стульчике. Отец смотрел на поплавок, мать смотрела на отца. Такие вот были у нее славные родители. Странно, что поняла она это только теперь. Клюнул все же, как пророчил всегда папа, в одно место ее петушок, ой как клюнул.

– Мам, пап, вы дома? – закричала она, влетая в квартиру.

– Дома, дома, чего кричишь? – тут же отозвался отец привычно недовольным тенором.

– Ничего, это я просто так кричу, от удовольствия, – рассмеялась неожиданно Александра, так обрадовавшись тому, что слышит его голос, что хоть плач. – Покушать есть что-нибудь, па? Щи там или картошка?

Из гостиной, которую прежде всегда незаслуженно именовали залом, выпорхнула мать. В смешной пижаме в розовых поросятках, штанишки до колен с оборочками, кофточка, как распашонка у младенца. Господи, таким милым все это показалось вдруг! И мамка в этой смешной пижаме, и голос отца, что снова зареветь захотелось…

– Сашенька! – мать ухватилась за сердце. – Что-то случилось?!

– Почему? – деланно удивилась она, тут же быстро спрятав за обувной тумбочкой сверток со своими теплыми вещами, в которых намеревалась сесть в тюрьму. – Почему что-то должно непременно случиться, если ваша дочь просто захотела щей?

– Да?! – любимые мамины щеки побледнели, и уже второй рукой она ухватилась за грудь. – Точно ничего не случилось?!

– Да нет же, нет! Ну, чего ты, ма! – И что совсем уж на нее было непохоже, Александра, подлетев к опешившей матери, чмокнула ее в бледную щеку. – Я тебя люблю, ма!

– Я тоже очень люблю тебя, детка. – прошептала мать, моментально прослезившись и, успев ухватить ее за затылок, привлекла к себе. – А ты все избегаешь нас, будто стыдишься… Ну, молчу, молчу, а то взорвешься опять, как всегда, и убежишь еще недели на три. Идем, детка, идем, я тебя покормлю…

Обнявшись, они пошли на кухню. И Александра сразу полезла на место отца в углу под посудной полкой. Знала, что он не любил, когда она его занимала, и всегда выговаривал ей за это, и все равно полезла из вредной своей привычки, что ли.

Странно, но отец ничего не сказал ей на этот раз. Согнулся перед холодильником и молча гремел там кастрюлями.

– Мать, а ты щи варила или нет? – спросил он странно глуховатым голосом из недр холодильника. – Что-то я не найду.

– Нету щей, дочь, – ахнула вдруг мать, застыв с тарелкой под первое посередине кухни. – Я и забыла, что не варила щи, суп гороховый есть, будешь?

– Буду! Я все сейчас буду, проголодалась…

Это она врала откровенно. Есть уже не хотелось, а хотелось просто смотреть на них, осознавать, что они у нее есть, и что любят ее, и, наверное, все и всегда смогут простить.

Отец достал голубенькую кастрюльку, молча поставил ее на газ, выхватил у матери половник и принялся тут же помешивать суп, изредка бросая на Александру задумчивые взгляды.

Дождался, пока суп согреется. Налил ей тарелку до краев. Поставил перед ней, подсунув пару кусочков хлеба и ложку. Потом вдруг, спохватившись, полез за сушеной зеленью. Подхватил щепоть и всыпал в центр тарелки, пробормотав:

– Тебе ведь так всегда нравилось, Санек.

– Да, па, спасибо.

Отвратительная забытая ангина снова, что ли, дала о себе знать, почему же так надсадно ноет горло, что никакой суп не лезет. А в глазах стоят и стоят слезы.

Как же… Как же она просмотрела… Они ведь немолодые у нее уже… И помощь им наверняка какая-никакая требуется время от времени. А она сидит себе – дрянь такая, эгоистка чертова – и обрастает со всех сторон мальвами, скоро мозги ей все оплетут беззаботным своим цветением…