Чехов-письма1875-1890.fb2

Очень рад за Ежова, что он печатается в "Новом времени". Кстати: посылает он Вам рассказы без моего ведома; я не читаю их ни в рукописях, ни в печати. Если б я жил в Петербурге, то напросился бы к вам в редакторы беллетристического отдела. Я бы чистил и шлифовал все одобренные Вами и Бурениным рассказы и протежировал бы тем, по-видимому, никуда не годным вещам, из которых путем сокращения наполовину и путем корректуры можно сделать сносные рассказы. А я наловчился корректировать и марать рукописи. Знаете что? Если Вас не пугает расстояние и скука, то пришлите мне заказною бандеролью все то беллетристическое, что имеется у Вас под руками и Вами забраковано. Пришлите сами, никому не поручая, иначе ничего нс выйдет. Я читаю быстро. Помнится, зимою, ночью, сидя у Вас, я из плохою брошенного рассказа Кони сделал субботник, который на другой день многим понравился.

Ваша статья насчет "Власти сердца" очень хороша, мне понравилась, только не следовало упоминать о "Татьяне Репиной" и о тех упреках, которые делал Вам кто-то в пространстве. Жена Цезаря не должна быть подозреваема; так и писатель таких размеров, как Вы, должен быть выше упреков. Да и неосторожно. Раз Вы упомянули вначале о "Т«атьяне» Репиной", Вы тем самым напрашиваетесь на сравнение с "Властью сердца", которую браните.

Я написал Щеглову, что очень рад его горю. Так ему и нужно! Ведь пьеса, о которой он плачется, переделка из его романа "Гордиев узел". Значит, это не пьеса, а свинство. Роман хорош, зачем его портить? И что за бедность такая? Точно сюжетов нет.

Из-за женщин, конечно, не следует стреляться; не должно, но можно. Любовь не шутка. Если из-за нее стреляются, то, значит, относятся к ней серьезно, а это важно.

Я писал Вам не о том, что моя повесть хороша или плоха, а о том, что мнения, которые высказываются действующими лицами, нельзя делать status'ом* произведения, ибо не в мнениях вся суть, а в их природе.

Черт с ней, с повестью! Она может не стоить ни гроша, не в ней дело.

24 декабря я праздную 10-летний юбилей своей литературной деятельности. Нельзя ли получить камергера?

Миша может написать историч «еский» роман для детей.

Он хочет жениться.

Видел я Верочку Мамышеву. Очень счастлива.

Поклонитесь Анне Ивановне.

Ваш А. Чехов.

Скажите Гею, чтобы он поскорее выздоравливал и приезжайте в Москву. * основой (лат.).

706. А. С. СУВОРИНУ

28 октября 1889 г. Москва.

28 окт.

Опять о делах.

Кн. Сумбатов Южин убедительно просит Вас ответить ему на его письмо. Он ставит в свой бенефис "Макбета" и что-то писал Вам насчет постановки, прося указаний и проч.

Островский опять был. Он просит Вас поступать с книгой его сестры так, как Вы найдете нужным и лучшим. Он и она на все согласны, лишь бы имя Островской прогремело но всей Европе.

Был у меня В. С. Мамышев, звенигородский Лекок. Он сильно похудел, постарел и как-то согнулся. У него болят и слегка парализованы ноги; по-видимому, что-то скверное творится в спинном мозгу.

Вы пишете, что презреннее нашей либеральной оппозиции ничего выдумать нельзя… Ну, а те, которые не составляют оппозиции? Едва ли эти лучше. Мать всех российских зол - это грубое невежество, а оно присуще в одинаковой степени всем партиям и направлениям. А за то, что Вы хвалите немецкую культуру и подчеркиваете всеобщую грамотность, Вы будете в раю, а я Вас за это глубоко уважаю.

"Лешего" я Вам не дам читать из страха, что Вы о нем будете говорить с Григоровичем. Месяц тому назад (или 20 дней - не помню) мне многих усилий стоило, чтобы не писать Вам о своей пьесе, теперь же я совершенно успокоился и со спокойным духом могу не писать о пей. Теперь развелось очень много ноющих, пострадавших за правду драматургов. Они мне так надоели и кажутся такими бабами, что мне даже жаль, что я впутался в их кашу и написал пьесу, которой мог бы совсем не писать.

Вы как-то летом писали мне о всеобщей вежливости, которую Вы наблюдали в Тироле. Напишите о ней в газете. Мало Вы писали и о Франции. Шест, который Вы рекомендовали при плавании, вспоминаю я с содроганием. В Ялте меня им чуть не убили.

Кланяюсь Вашим.

Попросите Жителя не употреблять в фельетонах слово "аппетит".

Ваш А. Чехов.

707. Л. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)

1 ноября 1889 г. Москва.

1 ноябрь.

Добрейший Александр Семенович! Водевиль Ваш получил и моментально прочел. Написан он прекрасно, но архитектура его несносна. Совсем не сценично. Судите сами. Первый монолог Даши совершенно не нужен, ибо он торчит наростом. Он был бы у места, если бы Вы пожелали сделать из Даши не просто выходную роль и если бы он, монолог, много обещающий для зрителя, имел бы какое-нибудь отношение к содержанию или эффектам пьесы. Нельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него. Нельзя обещать. Пусть Даша молчит совсем - этак лучше.

Горшков говорит много, так много, что Кашалотов 1000 раз успел бы отозвать его в сторону и шепнуть: "Замолчи, старая скотина! Жена здесь!" Но он этого не делает… Откуда такая неосторожность? Черта характера? Если да, то надо бы пояснить… Засим жена, если глядеть на нее как на женскую роль, совсем скудна. Она говорит мало, так мало, что Дашу и ее может исполнять немая актриса. Горшков хорош, только в приеме его воспоминаний чувствуется некоторое однообразие… Нужно побольше увлечения и побольше разнообразия. Так, наприм«ер», об актрисах, за которыми ухаживал Кашалотов, он говорит таким же тоном, как о картах и кутузке, те же переходы, точно арифметическая прогрессия… А мог бы он так говорить: "А какие прежде актрисы были! Взять, к примеру, хоть Лопорелову! Талант, осанка, красота, огонь! Прихожу раз, дай бог память, к тебе в номер - ты тогда с ней жил, - а она роль учит…" И т. д. Тут уж другой прием.

Расчетливый человек, давая в пьесе четырех лиц, поступил бы на Вашем месте так: он дал бы одну сильную мужскую роль и одну сильную женскую, а две остальные ввел бы аксессуарно. Сильная мужская у Вас готова - это Горшков. Женскую легко сделать из жены, а мужа и Дашу надо побоку. Я бы так сделал: входит муж и рекомендует жене старого друга, которого встретил в "Ливорно". "Напой его, матушка, кофейком, а я на минутку сбегаю в банк и сейчас вернусь"; остаются на сцене жена и Горшков; последний начинает вспоминать и выбалтывает все, что нужно; вернувшийся муж застает разбитую посуду и старого друга, спрятавшегося от страха под стол; кончается том, что Горшков с умилением, с восторгом глядит на разъяренную супругу и говорит: "Из Вас, сударыня, вышла бы сильная трагическая актриса! Вот бы кому Медею играть!" Супруги бранятся, а он говорит страшный монолог из "Лира", якобы под бурю… или что-нибудь вроде… дальше уж не мое дело.

Таково мое мнение. Буду ждать Вашего письма. Выбирайте любое: или я отдам пьесу в ее настоящем виде - она и так может пойти, ибо она лучше сотни водевилей, или же я вышлю ее Вам обратно для переделки. Спешить незачем, успеете еще с Вашей женой наслушаться аплодисментов.