Чехов-письма1875-1890.fb2

4) Я в самом деле еду на о. Сахалин, но не ради одних только арестантов, а так вообще… Хочется вычеркнуть из жизни год или полтора.

5) Приеду в Москву скоро, но неизвестно когда. Лень трогаться с места.

Новостей нет никаких.

Еще о чем написать Вам? Написал бы, да не о чем. В голове пусто.

Будьте здоровы. Что поделывает Ваша соседка Пупопупырушкина, издательница стихов? Смотрите, не увлекитесь.

Ваш А. Чехов.

7 февраля 1890 г. Москва.

8 ф. 90.

Добрейший Сергей Никитович!

Я приехал. Приехал и Суворин. Остановился он в "Славянском базаре", № 25. Завтра утром я смотрю с ним "Федру", а в пятницу вечером зеваю на балу у Общества искусств и литературы - вот все, что мне пока известно о тех часах, в какие Суворина нельзя будет застать дома. Нового ничего нет. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

767. К. С. БАРАНЦЕВИЧУ

9 февраля 1890 г. Москва.

8 февр.

Милый и дорогой коллега Казимир Станиславович, простите меня, что я так долго не отвечал на Ваше письмо. Это бедное письмо пролежало у меня на столе в ожидании, пока его распечатают, чуть ли не неделю.

Вот Вам ответы на Ваши вопросы:

1) Куманин сказал, что пьеса Ваша напечатана будет.

2) С Соболевским я незнаком. Конечно, это не может мне помешать исполнить Ваше поручение; я съездил бы к нему и познакомился, но нахожу более резонным действовать через единого из пайщиков Саблина, доброго моего знакомого; сей человек устроит все и даст мне именно такой ответ, какого я не получил бы от не знакомого мне Соболевского. Саблина я увижу сегодня на балу в Благородном собрании; если не увижу, то завтра напишу ему письмо.

Душа моя, зачем Вы позволяете серым туманам садиться на Вашу душу? Конечно, нелегко Вам живется, по ведь на то мы и рождены, чтоб вкушать "юдоль". Мы ведь не кавалергарды и не актрисы французского театра, чтобы чувствовать себя хорошо. Мы мещане на сей земле, мещанами будем и по-мещански умрем - такова воля рока, ничего не поделаешь. А с роком приходится также мириться, как с погодою. Я фаталист, что, впрочем, глупо.

На Сахалин еду в начале апреля. Значит, успеем еще списаться. Кланяйтесь Вашей жене, гусикам, утикам и тому толстопузому воробчику, у которого, когда я был у Вас, болела губа под носом.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

768. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

10 февраля 1890 г. Москва.

10 февраль.

Милый Алексей Николаевич, наконец я, пройдя огонь, воду и медные трубы, водворился в Москве и сижу тихо и смирно за своим столом. Помышляю о грехах, мною содеянных, о тысяче бочек вина, мною выпитых, о визитах своих к Галкину и проч., и проч. В один месяц, прожитый мною в Питере, я совершил столько великих и малых дел, что меня в одно и то же время нужно произвести в генералы и повесить.

Готовлюсь к Сахалину и читаю всякую чепуху, к нему относящуюся. Я еду - это решено бесповоротно. Уеду в апреле, когда вскроется Кама; стало быть, до отъезда я еще успею надоесть Вам своими письмами.

Прочел я своего "Лешего"… Вот что решил я. "Леший" будет еще раз прочитан, исправлен и послан в "Северный вестник". Да будет исполнено желание Ваше! Пришлю я пьесу около 20-го февраля с убедительной просьбой - если она не понравится, возвратить мне ее назад для уничтожения.

В Москве гостят Суворин и Григорович. Первый приехал сюда отдохнуть, а второй получил какую-то командировку.

Видел я "Федру". Хорошо, но скучно. Вообще в Москве скучно…

Мои все шлют Вам сердечный привет. Я крепко обнимаю Вас и благодарю за радушие и гостеприимство. Благодарность сию разделите со всею вашей семьей, которой я низко кланяюсь. Будьте счастливы и здоровы…

Ваш А. Чехов.

769. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

15 февраля 1890 г. Москва.

15 февр.

Отвечаю Вам, дорогой Алексей Николаевич, тотчас же по получении от Вас письма. Вы были именинником? Да, а я забыл!! Простите, голубчик, и примите от меня запоздалое поздравление.

Неужели Вам не понравилась "Крейцерова соната"? Я не скажу, чтобы это была вещь гениальная, вечная - тут я не судья, но, по моему мнению, в массе всего того, что теперь пишется у нас и за границей, едва ли можно найти что-нибудь равносильное по важности замысла и красоте исполнения. Не говоря уж о художественных достоинствах, которые местами поразительны, спасибо повести за одно то, что она до крайности возбуждает мысль. Читая ее, едва удерживаешься, чтобы не крикнуть: "Это правда!" или "Это нелепо!" Правда, у нее есть очень досадные недостатки. Кроме всего того, что Вы перечислили, в ней есть еще одно, чего не хочется простить ее автору, а именно - смелость, с какою Толстой трактует о том, чего он не знает и чего из упрямства не хочет понять. Так, его суждения о сифилисе, воспитательных домах, об отвращении женщин к совокуплению и проч. не только могут быть оспариваемы, но и прямо изобличают человека невежественного, не потрудившегося в продолжение своей долгой жизни прочесть две-три книжки, написанные специалистами. Но все-таки эти недостатки разлетаются, как перья от ветра; ввиду достоинства повести их просто не замечаешь, а если заметишь, то только подосадуешь, что повесть не избегла участи всех человеческих дел, которые все несовершенны и не свободны от пятен.

На меня сердятся мои петерб«ургские» друзья и знакомые? За что? За то, что я мало надоедал им своим присутствием, которое мне самому давно уже надоело? Успокойте их умы, скажите им, что в Петербурге я много обедал, много ужинал, но не пленил ни одной дамы, что я каждый день был уверен, что уеду вечером с курьерским, что меня удерживали друзья и "Морской сборник", который мне нужно было перелистать весь, начиная с 1852. Живя в Питере, я в один месяц сделал столько, сколько не сделать моим молодым друзьям в целый год. Впрочем, пусть сердятся!

О том, что я уехал со Щегловым в Москву на лошадях, телеграфировал нашим молодой Суворин шутки ради, а наши поверили; что же касается 35000 курьеров, которые скакали ко мне из министерств, чтобы пригласить меня в генерал-губернаторы о. Сахалина, то это просто чепуха. Брат Миша писал Линтваревым о том, что я хлопочу попасть на Сахалин, а они, очевидно, не так его поняли. Если увидите Галкина-Враского, то скажите ему, чтобы он не очень заботился о рецензии для своих отчетов. Об его отчетах я буду пространно говорить в своей книге и увековечу имя его; отчеты неважны: материал прекрасный и богатый, но чиновники-авторы не сумели воспользоваться им.

Целый день сижу, читаю и делаю выписки. В голове и на бумаге нет ничего, кроме Сахалина. Умопомешательство. Mania Sachalinosa.

Недавно я обедал у Ермоловой. Цветочек дикий, попав в один букет с гвоздикой, стал душистее от хорошего соседства. Так и я, пообедав у звезды, два дня потом чувствовал вокруг головы своей сияние.