Майкл Мэнсон - Синие Маки

Силы почти оставили его. Уперев ноги в землю и напрягая мышцы, Конан снова и снова пытался оторваться от предательского монолита, от этой пленившей его железной колонны. Тщетно! Чудилось, еще немного, и вздувшиеся, словно корабельные канаты, мускулы варвара преодолеют силу чар, и тяжелеющее тело оторвется от темной полированной поверхности; однако странное колдовство, которое держало его здесь, всякий раз оказывалось сильнее.

Со всхлипом протолкнув воздух в горящие легкие, Конан вывернул шею и уставился вверх - на медленно сползающий по гладкому боку монолита полупрозрачный студень.

– Сэт забери проклятого этого Фенга! - выругался он сквозь зубы. Широкий лоб киммерийца покрыла испарина, доспех, словно живой, медвежьими объятьями давил на грудь, а руки и ноги будто бы обратились в тяжеленные бревна.

Конец! - промелькнула в голове Конана мысль. Зарычав от ярости, он погнал ее прочь. Если б у него было хоть несколько мгновений, чтоб дать отдых уставшим мышцам! Если б проклятый панцирь не сжимал стальным обручем его ребра! Тогда бы он, пожалуй…

Нож! - вдруг всплыло у него в памяти. Где-то тут должен быть нож!

С трудом ворочая головой под тяжелым шлемом, Конан вновь принялся озираться и вскоре обнаружил ржавый клинок, прилипший к колонне неподалеку от его правого локтя.

Так! Теперь осталось лишь протянуть руку… Медленно, точно продавливая каменную стену, варвар ухитрился сдвинуться чуть в сторону, пока наконец непослушные пальцы не сомкнулись на шершавой рукояти ножа. Закусив губу до крови и стараясь не обращать внимания на зловонный запах надвигавшейся сверху твари, Конан осторожно потянул нож к себе.

С сухим треском острый кончик отломился, однако большая часть лезвия вместе с рукоятью осталась в руке у киммерийца. Сердце его возликовало! Заставив себя не глядеть вверх и не думать о том, что скользкие щупальца стерегущей монолит твари уже жадно ощупывают навершие его шлема, Конан начал яростно кромсать ремень, скреплявший нагрудник с остальной частью доспеха.

Но крепкий кожаный ремень упорно сопротивлялся его попыткам. Он был прочен, как якорная цепь! Не веря собственным глазам, Конан вновь и вновь царапал его ржавым лезвием, но на темной, покрытой сеткой морщин поверхности кожи всякий раз оставался лишь какой-то рыжий порошок: пыль - не пыль, труха - не труха…

– Кром! Да что же это? - заорал он, терзая непокорный ремень, и немедленно в голове сложился ответ - как будто кто-то, с ехидной ухмылкой наблюдавший за его усилиями, решил подсказать, в чем дело. Несомненно затем, чтобы гнев его, отчаянье и муки усилились еще больше!

– Это стирается твой нож, твой ржавый нож, - услышал ошеломленный киммериец. И правда: только сейчас он заметил, что проржавевшее стальное лезвие постепенно истончается, тает, как утренний туман, превращаясь в неровную дорожку бурого порошка…

Заревев, словно смертельно раненный буйвол, Конан отбросил в сторону бесполезное орудие и титаническим рывком едва не выворотил столб из земли. Но было поздно: ядовитая тварь мутным водопадом стекла ему прямо на лицо, залепляя глаза, рот, уши, ноздри белесой слизью, жгучей, словно кипящая смола. Захлебываясь собственным криком, Конан вонзил внезапно освободившиеся руки прямо в облепившую его мутную жижу и… проснулся.

– Господин, эй, господин! - кто-то тряс его за плечо. - Что случилось? Что с тобой, во имя Митры?

– Ничего, - буркнул Конан, чуть приоткрыв глаза и, убедившись, что перед ним всего лишь десятник Джалай-Арт.

– Плохой сон, - добавил он, переворачиваясь на спину и зевая во весь рот. - Чего только не приснится в этих поганых горах! Уже рассвело?

– Да, господин. Рассвет, как задница Нергала - серый и холодный… - осунувшееся и потемневшее от усталости лицо Джалай-Арта болезненно сморщилось, но Конан, не дав ему открыть рот, тут же приказал:

– Поднимай людей, ослиный хвост! Нам уже давно пора в седла. Шатры и мешки бросить, на коней, и деру! Иначе все будем у Нергала в заднице!

– Но, господин, люди измотаны… - Из всего отряда наемников, подчиненных Конану, один лишь Джалай-Арт, правая рука и верный помощник, осмеливался иногда спорить с ним. Обычно киммериец относился к этому с философским спокойствием - на то он и помощник, чтобы изредка шевелить собственными мозгами, однако ночной кошмар не располагал к спорам. Пожалуй, для сегодняшнего утра это был бы явный перебор.

С трудом подавив разгоравшийся гнев, Конан уперся в лицо десятника синими льдинками глаз и процедил сквозь зубы:

– Делай, как велено! В седла! Всем! И пусть эти потомки псов поторапливаются - если не желают, чтоб яги украсили свои норы их головами!

– Я подниму людей, - покорно сказал Джалай-Арт и исчез.

Какое-то время до слуха Конана долетал лишь мягкий топот его сапог да отдаленное ржание встревоженных скакунов.

– Вот и отлично, - прорычал киммериец, поднимаясь на ноги.

По счастью, Джалай-Арт не был упрямцем - иначе он и не задержался бы в отряде Конана надолго. Десятник всегда выполнял приказы своего капитана, убедившись пару раз, что тот всегда настоит на своем - не словом, так кулаком.

Однако за исключением преданного помощника да послания к туранскому властелину, спасенного из паучьих лап предателя Фенга, похвастать Конану было нечем: третий день он уводил свой отряд от преследовавших их ягов, и только благодаря счастливой судьбе ему удавалось пока что избегать открытого сражения. Яги, о коих рассказывал ему Фенг, были страшным народом, племенем дикарей и охотников за головами, и горы свои они знали как пять пальцев.

К сожалению, привыкшие к степным просторам туранские скакуны не могли быстро двигаться по извилистым и крутым горным тропам, в то время как яги, и в глаза не видевшие зверя крупней горных коз, они одним им неизвестными проходами да ущельями, ухитряясь не только не отставать от всадников, но даже нагонять их. Быть может, уставшие и вконец измотанные солдаты Конана не ощущали тревожного напряжения, но сам он с каждым утром чувствовал, что враг подходит все ближе и ближе. И становится все нетерпеливей и опасней.

Вот и сейчас, глотнув вина из фляги и опоясавшись мечом, Конан подозрительно зыркнул вдоль нависавших с обоих сторон угрюмых зубцов скал, как будто там, за каждым из камней, затаилось по дюжине кровожадных разбойников. Убедившись, что его самые худшие опасения пока не оправдались, он потянулся и подставил грудь налетевшему в долину холодному горному ветру. Свежий, пахнущий снегом воздух моментально взбодрил его; киммериец с наслаждением почувствовал, как последние остатки ночного кошмара выветриваются из головы, а мышцы, онемевшие от бесконечной скачки, наливаются силой. Однако нечто неуловимое, повеявшее над ущельем, опять заставило его наморщить лоб. Конан вновь принялся втягивать в себя утренний морозный воздух, но на этот раз уже совсем по-другому - не смакуя, а принюхиваясь, словно огромный охотничий пес. Постепенно лицо его становилось мрачнее грозовой тучи.