Алексей Махров - Господа из завтра

Вот из этой сокровищницы я и собираюсь выделить Димычу нечто, что сойдет за подарок германской принцессе. Но он хлопает себя по лбу, кратко, но энергично характеризует склеротиков вообще и себя в частности, и сообщает, что у него имеется подарок для Моретты. И для меня – тоже. Местного производства…

Димка стремительно выметывается из кабинета, оставив меня гадать: что, во имя всего святого, он удумал подарить? С учетом того, что он обитает в Нижнем… Хохлома? Нет, вряд ли. Майданская роспись? Еще хуже. Казаковская филигрань? Не думаю. Павловский металл? Чушь!..

Когда я в своих размышлениях добираюсь до городецкого золотого шитья, дверь в кабинет распахивается, и с видом триумфатора в нее вступает Рукавишников. За ним шествуют атаманец и стрелок, которые тащат здоровенный… здоровенный… в общем, больше всего к этому предмету подходит определение "сундук", хотя это не сундук. Нечто, напоминающее кофр или чемодан, но увеличенные раза в два.

– Ну, и что это за штуковина? – интересуюсь я. В душе родятся самые мрачные мысли: от колоссального набора косметики, до переносного солярия включительно. – Чего это ты там у себя изобразил?..

Она сидела тихо, как мышка, слушая рассказ императрицы о ее детстве. Сегодня, когда Ники снова ушел заниматься делами, ее позвала к себе Мария Федоровна. Поговорив о разных пустяках, она вдруг попросила "маленькую девочку" быть мужественной. Услышанное сразило наповал: император Фридрих, ее отец, написал черновик рескрипта о лишении ее статуса и привилегий члена императорской семьи Германии. Она стояла молча, оглушенная этой страшной вестью. Против ее воли по щекам катились слезы, плечи неудержимо вздрагивали. Императрица обняла ее и начала успокаивать так, словно это она, а не Ники, была ее родным детищем:

– Ну, девочка моя, ну, успокойся. Ведь это пока только черновик, – тут она решительно тряхнула головой. – Мы должны ускорить вашу свадьбу. Нужно обогнать пруссаков. Я немедленно поговорю с mon cher Alexander и мы сыграем вашу свадьбу до всяких там рескриптов…

Потом императрица стала рассказывать ей о своей непростой судьбе. Внезапная смерть жениха, а до того – страшная война, которая чуть не уничтожила Данию. Она не сразу поняла, что Мария Федоровна бранит ее отечество, но… Какое же это отечество, которое изгоняет свою дочь только за то, что та имела счастье полюбить?

Внезапно в покои вошла одна из камер-дам:

– Ваше Императорское Величество, Ваше Императорское Высочество. Их Императорское Высочество, цесаревич Николай Александрович, испрашивают вашей аудиенции.

– Проси…

Ники был не один. Весте с ним вошел молодой человек, одетый по последней французской моде, а следом атаманец, с натугой тащивший какой-то непонятный громоздкий предмет из розового дерева, украшенный золотыми инкрустациями.

Ники поцеловал матери руку, пробормотав "Извините, матушка", приобнял и поцеловал ее, и открыл, было уже рот, чтобы сказать что-то, как императрица сообщила последние новости. Ники хмыкнул:

– Да знаю я об этом, знаю. Граф Шувалов* сообщил, – он поморщился, затем резко махнул рукой. – Ну и что? Мало того, что Вильгельм должен это подтвердить, чего он никогда не сделает, так этот рескрипт еще и в Рейхстаге утверждать, а там дураков не держат. Прости, дорогая, – он обернулся к ней, – но твой отец этого лета не переживет. Неоперабельный рак. Так что любой депутат понимает: за подобную глупость отвечать придется перед Вилли, причем очень и очень скоро. Охота была из-за взбалмошной англичанки в Шпандау оказаться.

(*Шувалов Павел Андреевич (1830-1908), граф. В 1885-1894 гг. – посол России в Германской Империи и королевстве Пруссия)

Он твердо прошелся по кабинету, затем еще раз резко взмахнул рукой:

– И вообще, я бы на месте этих ребят десять раз подумал: если мои парни смогли выкрасть принцессу, то какого-нибудь депутата – легко! А Сибирь, – он чуть прикрыл глаза, – Сибирь, она, моя любовь, больша-а-ая. Весь Рейхстаг потеряется, и не найдет никто… Да и еще чего-нибудь придумать можно…

При этих словах его лицо приобрело хищное выражение. Она даже чуть испугалась, но мгновенно успокоилась. Ее Ники, сильный и умный Ники, сделает все так, как надо. А он уже выталкивал вперед своего спутника:

– Матушка, Моретта. Позвольте мне представить вам моего старинного друга, господина Рукавишникова, Александра Михайловича.

Молодой человек изящно поклонился и отступил назад. Ники продолжил:

– Это князь Суворов нашей промышленности и один из талантливейших инженеров нашего времени. Владелец крупнейшего завода, создатель многих новых образцов вооружения, различных машин и механизмов. И вот теперь он привез вам, моя дорогая Моретта, подарок. Удивительный подарок…

Рукавишников подошел к непонятному предмету, открыл верхнюю крышку, вставил какой-то диск, нажал на что-то и…

В первый момент она не поверила тому, что услышала. Кабинет наполнился звуками скрипок и гитар, а потом грянул цыганский хор. Звучание было не слишком громким, но вполне ясным, уверенным.

– Что это? – изумленно спросила императрица.

– Это, Ваше Императорское Величество, механизм для воспроизведения и записи звуков. Я назвал его "музыкальный центр". В нем изобретение американца Эдисона соединено с патентом соотечественника Вашего Императорского Высочества, – поклон в сторону Моретты, – Эмиля Берлинера.

– Если вам, Ваше Императорское Высочество, угодно будет записать голос, к примеру, Его Императорского Высочества цесаревича, то нужно использовать вот эти восковые валики. Прошу вас! – он посторонился и пропустил Ники к аппарату.

Ники подошел к воронкообразной трубе и, подумав, запел ту самую "первую" песню:

Я безумно боюсь зноя яркого лета

Ваших светло-пшеничных волос.

Я влюблен в ваше тонкое имя – Моретта,

И в следы ваших слез, ваших слез.

Она дослушала до конца, а потом… Потом Ники отошел в сторону, Рукавишников повернул какой-то рычажок, и из рупора донеслась та же песня. Что-то шипело и потрескивало, но все равно – это был ЕГО голос!

От радости она захлопала в ладоши, а Рукавишников продолжал объяснять про валики, диски, которые он называл "пластинки", регулятор скорости, и сменные иглы. Закончил он тем, что показал ей, как самой делать и воспроизводить записи, как переключать с пластинки на валик и обратно, и как заводить этот аппарат. Даже императрица была поражена, когда услышала первую сделанную ей самой запись. Правда она была коротенькой. Машина всего-то несколько раз повторила ее голосом: "Ники, я тебя люблю!" Атаманец понес "музыкальный центр" в ее покои, а Ники извинился и ушел, утащив с собой и Рукавишникова…