Марк Ефетов - Валдайские колокольцы

- Угу.

Нет, ответ Славика не удовлетворил Юру, и Юра добавил:

- Моя мама, знаешь, как та, про которую Левтолстой (эти два слова он произнес как одно) девочку спрашивал: «Какая у тебя мама?» А девочка ответила: «Самая лучшая».

Яков Павлович, молчавший всю дорогу, вмешался в разговор:

- Ну, Юра, будет тебе перед Славой своим образованием хвастать. Две фразы писателя Толстого слышал и уже козыряешь.

Юра помолчал, а потом тихо сказал:

- Я не козырял. Я хотел про нашу маму сказать. Славка же ее не знает. Почему говорит, что наша мама боится?…

- Эй, Тарзан, ты что? - невольно воскликнул я.

- Стой! - крикнул Яков Павлович.

Сани остановились так внезапно, что я сразу же повалился вперед и чуть было не упал ничком. Яков Павлович удержал меня. И тут у него с Юрой произошел разговор, из которого я почти ничего не понял.

- Смотри, - сказал Федотов, - по перу видно - Тарзан насторожился.

Я, помню, удивленно посмотрел на Тарзана, сделавшего стойку: «Какое же это перо у собаки?»

- Угу, - Юра кивнул головой, - может, труба мелькнула, а может, цветок.

- Поехали! - махнул рукой Яков Павлович. - Дурит Тарзан. На птицу стойку сделал… А ты-то, - повернулся он ко мне, - должно, и не понял, о чем у нас речь? Это Юра очень уж по-охотницки заговорил. Так не понял?

- Не понял.

- Перо - так охотники называют хвост у собаки. Оно-то, по правилам, полагается пером называть хвост у сеттера, но мы и о Тарзане, хотя он и не породистый, говорим как о дорогой собаке.

Тут в разговор вмешался Славик:

- А вы еще сказали труба и цветок. Да?

- Да. Сказал. Это тоже хвосты: труба - у лисицы, а цветок - у зайца.

- А у медведя хвост как называется? - спросил Славик.

- Не знаю, - сказал Яков Павлович. - Только, думаю, никак. Уж очень у него хвост этот куцый. А вот волчий хвост, тот поленом зовется…

- Ох, - вздохнул Слава.

В этом вздохе почудилось мне: «Вот это люди - охотники: даже язык у них свой. Здорово!»

Разговор прекратился, и стало слышно, как поют полозья и в эту их песню вплетается звонкий голосок валдайского колокольца.

Вокруг белым-бело. Колючие елки зеленеют там, где белка снег вытрясла. И вдруг мы видим украшенную елку. Совсем как в Новый год на детском празднике. С игрушками. Всю в блестках.

Славка обернулся и только крякнул:

- Ух!

Да, ничего не скажешь, елка была великолепна! Косой луч восходящего солнца зажег хрустальные разноцветные кружева, что выткали на ней солнечное тепло и морозный ветер. И как же они горели, эти иголочки! Казалось, будто вся елка в драгоценных камнях. А тут и там, как игрушки, сидели клесты-красноперы.

Мы поравнялись с елкой, лучи солнца погасли: мы смотрели теперь на елочку с другой стороны - и кончились чудеса.

Клесты улетели, и наряженная красавица елка превратилась в обыкновенную, такую, каких в лесу тысячи.

Вот они, фокусы зимнего леса…

- Жаль, на мельницу нам не по пути, - сказал Яков Павлович.

Славка обернулся:

- А я настоящую мельницу никогда не видел. Поедем, дядя Яков.

- Нет, Славик, не поедем. Далеко. И дело у нас с медведем неотложное. А мельница у нас, брат, особенная. На волжской воде работает.

Тут уж не только Слава, но и я удивился:

- Как это - на волжской воде? Волга совсем в другой стороне.

- В другой-то в другой, - сказал Федотов. - Она и в Волгограде, Волга, за тысячи километров от нас. Но начинается она здесь, на Валдайщине. Там, повыше мельницы, в лесу будочка стоит. Маленькая, вроде тех, что летом газированной водой торгуют. Только эта скорее похожа на теремок…

- Как из сказки? - спросил Славка.

- Да, пожалуй. Теремок этот бревенчатый, как у нас говорят - рубленый. И зеленый весь от моха. Внутри темно, сыро. Ручеек журчит. Маленький. Это и есть река Волга. Самое ее начало на Валдайской возвышенности. Потом в нее тысячи рек и речушек вливаются, и у Волгограда Волга чуть не в километр шириной. Во как… А мы вроде бы и приехали. Ну, ребятки, домой!

- Ни пуха вам ни пера! - сказал Юрик.

А Славка огляделся вокруг и вздохнул:

- Как в театре. Когда поет Иван Сусанин. Там на сцене такой лес. Только нет красных птичек…

Сани укатили. Звон колокольца становился все тише, тише и совсем затих. А мы пошли по рыхлому снегу, осторожно ступая валенками. Яков Павлович легко шел впереди, с ружьем наперевес, а я поспешал сзади, держась права, как полагается по законам охоты. Ружье висело у меня на ремне за плечами. Тарзан то забегал вперед, то бросался в стороны. Он обнюхивал желтые скрюченные листья, присыпанные снегом, следы на пороше, сбитые ветром веточки. Иногда собака останавливалась на мгновение, смотрела на Федотова и снова бросалась в поиск. Всем своим поведением она, казалось, говорила: «Вы просто гуляете, а я работаю. У меня забот невпроворот. Я не бездельница».

Теперь лес обступал со всех сторон.

- Скоро, должно, будет балаган, - сказал Яков Павлович. - Возле жилья, даже временного, всегда бегает лесная мышь. Вот ее следы - видишь?

Да, в самом деле, на снегу я увидел мелкий, еле заметный след маленького зверька.

Балаган, или, поточнее сказать, большой квадратный шалаш, стоял на вырубке. Вокруг, присыпанные снегом, валялись сучья и стружки.

Тарзан остановился, чуть приподнял одно ухо и с лаем бросился к балагану.

- Цыц ты, проклятая! - Из шалаша вышел Уваров. - Здравствуйте! Пришли, значит.

Федотов ворошил валенком стружки:

- Близко, брат, набросал. Медведь - он тоже соображает.

- А мы следы видели, - сказал Уваров. - Он в другой стороне. По следам думаю - велик.

Федотов переложил ружье в левую руку:

- Малый корову бы не слопал. Пошли, Тарзан!

Я тоже нагнул плечо и перехватил ружье на руку.

- Погоди, - сказал мне Яков Павлович. - Ты пока здесь побудь. Городской житель - устал. Отдохни. А надо будет - покличем. Не обижайся. Так оно лучше будет.

Что было мне обижаться не обижаться. Дорогой от саней до балагана я действительно устал. Ружье было не мое, а одного из соседей Якова Павловича. Чувствовал я себя неуверенно и, хотя хотелось мне убить медведя, покорился, понял, что Федотов, как говорится, кругом прав.

А все- таки мне повезло: побывал я и на самой охоте. Расскажу, однако, по порядку.

Охотники с Тарзаном ушли, а я достал термос, выпил горячего чаю и сел на сене у дверей балагана. На часы тогда не поглядел, но думаю, что просидел так час, час с четвертью.

Стена белого леса стояла вокруг балагана. И земля белым-бела, точно укрыта чисто выстиранными простынями. В одном только месте простыню эту прострочила тонкая строчка.

Мне было приятно сознавать, что я учусь постигать лесные тайны - знаю, что прострочила белое покрывало лесная мышь.

Я сидел на удобной подстилке из ветвей, сухих листьев и сена и ни о чем не думал. Тишина такая, что чуть-чуть звенит в ушах. И спокойствие вокруг. Солнце шарфами из золотистой кисеи пробивается сквозь ветви. И неизвестно почему - птица ли задела или белка - вдруг в безветрии посыплется с веток пронизанный солнцем дождь из блесток. И снова все вокруг тихо и недвижимо.