Энтон Майрер - Однажды орел…

Из дальнего конца долины снова донеслись лающие звуки выстрелов из семидесятипятимиллиметровых орудий, ритмичные, отрывистые, словно в честь какой-то церемонии.

– Итак, я читал, читал и читал, но к исходу шести месяцев начал заметно уставать. Зато я пришел к некоторым выводам. Если существующая система породила меня, высокомерного, эгоистичного, развратного молодого бандита и убийцу, как нечто, к чему могут стремиться другие, значит, эта система порочна: мир алчности, коррупции, фаворитизма, разорительных налогов, мир самого вопиющего и губительнейшего попрания прав человека. Собственно, этот вывод был настолько прост и очевидец, что вовсе незачем было так много читать. Я был совершенно испорченным человеком и прямым продуктом своего общества; продуктом этого общества были и рабы, которым я столь величественно приказывал, и брошенный на кучу навоза грудной ребенок.

Линь глубоко вдохнул и забавно надул щеки при выдохе.

– Вскоре настало трудное для меня время. До этого все представлялось мне ясным, захватывающим, передо мной как бы непрестанно открывались все новые и новые горизонты. Теперь мне стало очень тяжело. Я должен был перестроить свою жизнь, должен был действовать на основе приобретенных знаний, мудрости в просвещенности, мне нужно было избрать правильный курс и строго придерживаться его. И я сделал это. Я разогнал преданных мне телохранителей, назначил своим любовницам пенсии, положил конец грабительским военным походам и налетам, прекратил какие бы то ни было политические интриги. - Линь снова вздохнул, потер лицо своими длинными, тонкими пальцами. - Все это удалось мне сравнительно легко. А вот расстаться с привычкой к опиуму оказалось намного труднее. Но и с этим я справился, преодолел и этот порок. Я заказал билет на английский пароход и поехал в Мельбурн, а когда возвратился на родину, то был уже здоров. - Он повернулся и бросил взгляд на Дэмона. От грустных воспоминаний глаза его потемнели. - Вы не представляете, как это трудно.

– Я отвык от морфия без особого труда в Анжере, в тысяча девятьсот восемнадцатом, - тихо сказал Дэмон.

Линь улыбнулся.

– О, в таком случае вы хорошо поймете меня. Да. - Он кивнул головой. - Так вот, после этого я поехал за границу. Во Францию, Германию. Но не в погоне за удовольствиями и развлечениями. Я учился и читал, посещал Сорбонну, общался с профессорами, военными и политическими деятелями, фермерами. И все, что я видел, все, что узнавал, я соотносил со своими знаниями о Китае. Ибо, несмотря на глупость, упрямство и надменность, несмотря на потворство своим желаниям, я любил Китай, и любил намного больше, чем представлял себе. Медленно, но неумолимо я пришел к следующему выводу: Гоминдан не оправдал наших надежд. Это все равно как если бы ваш Вашингтон умер в тысяча семьсот восемьдесят первом году, а Гамильтон - этот очень эгоистичный человек с большой и алчной семьей - захватил бы в свои руки контроль над правительством, казнил бы ваших пэйнов и джефферсонов и восстановил бы английские налоги и военную оккупацию, которые вызвали вашу войну за независимость. Чан Кайши повернул вспять, ужасная коррупция и тирания по отношению ко всему народу. Это обычное явление для наших дней. Вы сами убедились в этом. Поэтому выбор для меня был абсолютно ясен…

– Но сделать этот выбор было нелегко! - Линь беззвучно за смеялся, обнажив свои мелкие ровные зубы. - Ох уж эта ваш; библия! Вы не представляете себе, как странно звучит она для восточного человека. Тем не менее некоторые ее положения весьма трогательны. Есть в ней одно место, над которым я задумывался особенно часто. Это место, где молодой человек приходи: к Иисусу и спрашивает его, как ему поступить с унаследованное вечной жизнью. Иисус отвечает: «Продай все, что у тебя есть раздай деньги бедным и следуй за мной». Дальше в библии говорится: «Молодой человек опечалился, когда услышал это, к ушел огорченный, ибо у него было много всего». Что ж, у меня тоже было много всего, больше, пожалуй, чем у этого библейского молодого человека. Но я все продал, а деньги раздал бедным. - Линь расставил руки. - И вот я здесь. - Он тихо засмеялся. - Но должен признаться, что не надеюсь ни на какие вознаграждения на том свете.

Над ними неясно вырисовывались иссиня-черные горы с почти невидимыми в позднем послеполуденном освещении свето-теневыми границами между возвышенностями и ущельями. Дул сильный пронизывающий ветер. Лежа на животе позади небольшого бугорка, Дэмон энергично растирал руки и непрерывно моргал; глаза на холоде постоянно слезились, и казалось, что серая, едва различимая полоса деревни в стороне от дороги все время изгибается, словно находится под водой. «Не пожалел бы сейчас за чашку горячего кофе сотню долларов, - подумал Дэмон с горечью, - сотню долларов наличными». Он почувствовал непреодолимое желание помочиться, хотя делал это не более получаса назад; челюсти его дрожали, словно пораженные параличом, зубы выстукивали дробь. В течение предыдущих двух часов солдаты медленно продвигались в направлении деревни и развернулись теперь в форме широкой дуги менее чем в ста пятидесяти ярдах от нее. На спине солдата, лежавшего в десяти футах от Дэмона, болтался тяжелый палаш, сверкая серебром в предсумеречном свете.

Удай… Восемь или девять полуразрушенных домиков, расположенных вокруг большого здания с изогнутой крышей из синей черепицы. В этом здании находятся остатки японского гарнизона. Дэмон взглянул на часы: осталось менее трех минут. Если все идет по плану… А как может все идти по плану в этой состоящей из оборванцев части, вооруженной допотопным оружием, которые к тому же целых два дня не имели горячей пищи? Да еще при этом проклятом ветре? Боже, если не было бы ветра, может, что-нибудь и вышло бы…

Из-за угла ближайшего домика показался солдат. Гладкая, как шляпка поганки, каска; горчичного цвета шинель, застегнутая на все пуговицы. Солдат шел характерной для часового нарочито медленной походкой. Низкорослый, коренастый парень, винтовка в положении «на ремень» с примкнутым длинным штыком. Дамой инстинктивно вобрал голову в плечи, по часовой скользнул взглядом по пригорку с полным безразличием; он зевнул, несколько раз ударил рукой об руку и, прислонившись спиной к стене дома, начал сосредоточенно ковырять в носу. Противник. Этому несчастному, продрогшему молодому парню, находящемуся далеко от родины, суждено умереть. Дэмон вспомнил жаркое июльское утро во Франции, ферму Бриньи в двух молодая немецких солдат возле яблони. Теперь здесь, на другом краю света, он, как и тогда, прячется, выжидает. Дэмон посмотрел на Линь Цзоханя, гревшегося в двадцати футах от него, позади большого валуна, но лицо партизанского вожака было непроницаемым.