Энтон Майрер - Однажды орел…

Томми вспомнила - это не приходило ей в голову уже очень давно - тот момент в казино, когда солнечные лучи, играя на воде, превращали ее в чешуйки чистого золота. «Я должен извиниться за то, что так упорно разглядывал вас», - сказал он тогда.

Его взгляд был таким настойчивым и в то же время робким и доверчивым, несмотря на паутину тонких морщинок вокруг глаз. «Дело в том, что вы напоминаете мне кого-то там, в Штатах…»

– Вы пригласили меня, - продолжал Дэмон, - принять участие в торжественном открытии этого мемориала, и это для меня большая честь. Но я знаю, вы поймете меня, если я не стану употреблять такие слова, как отвага, или героизм, или слава. Я оставлю их тем, кому не довелось своими деяниями пополнять список насилий и страданий. Сегодня мое сердце слишком переполнено скорбью по поводу понесенных потерь. Мы собрались здесь, чтобы почтить память людей, чьи имена начертаны на этой доске. Так давайте отдадим эту почесть их памяти просто и честно. Эта война, - его голос неожиданно стал резким, - была бесконечно долгим, унылым и грязным делом, и это могут подтвердить люди, сидящие позади меня. Они дрались храбро и мужественно, надеясь на лучшие дни, и то, что они сделали, не может быть и не будет забыто. Но что» славного в том, что человек убивает себе подобных, или в том, что его убивают, или в том, чтобы провести много-много дней в ненависти, в мучениях и в страхе? Кто говорит, что в этом заключается слава, тот нагло лжет…

Однажды в 1942 году, когда Дэмоны жили в форту Орд, они подъехали к заправочной станции в Монтерее, но колонки с обеих сторон оказались заблокированными. Какой-то капрал-танкист оставил свою машину - помятый, старый черный «шевроле» - и, всунув голову в окно другой машины, разговаривал с девушкой. Томми и Сэм возвращались домой после пешеходной прогулки по калифорнийскому лесу из гигантских мамонтовых деревьев; Сэм был без шляпы, в свитере. Он выключил мотор и спокойно наблюдал за капралом. Томми же импульсивно потянулась вперед и дважды нажала на кнопку сигнала. Капрал, коренастый, с покатыми плечами парень, с густыми, кустистыми черными бровями, вытащил голову из окна машины, свирепо посмотрел на них и сказал: «Не горячись, не горячись, приятель!» - и снова сунул голову в окно.

– Да ну же, Сэм! - запротестовала она, когда он никак не отреагировал. - Это же возмутительно! Почему бы ему не пригласить ее к себе на заднее сиденье и не убраться с дороги?

– А мы никуда не спешим.

– Но он так ведет себя просто потому, что не знает, кто ты такой.

– Конечно, не знает.

– Так пойди и скажи ему…

Он повернулся к Томми, посмотрел на нее спокойным, проницательным взглядом.

– Послушай, Томми, пройдет немного времени, и он окажется в какой-нибудь паршивой дыре, где у него только и будет забот, как бы уберечь свою задницу. А сейчас дай ему позабавиться. Мы можем подождать.

Надувшись, она уступила.

– Ты безнадежен. Ты просто позволяешь им ездить на себе…

– Мы любим говорить, что война жестока, - продолжал Дэмон. - Но ни один человек не узнает, насколько она жестока, как глубоко, как чудовищно жестока, если он сам не пройдет через ее огонь и не почувствует, как она обжигает. Люди, чьи имена значатся на этой доске, прошли через это. Многие из них умерли ужасной смертью, некоторые погибли бесполезно. Да, бесполезно, - повторил он. На Зеленой лужайке стояла глубокая тишина. - Потому что самое отвратительное в войне - это ее бессмысленное расточительство: разрушение вещей и домов, уничтожение жизней и надежд и этой мечты о личном достоинстве, которым мы так дорожим, как особым достижением Америки. Сокровище страны - это ее молодые люди, и их гибель безмерно ужасна потому, что она непоправима. Она так же ужасна, как потеря самоуважения. И чаще погибают именно хорошие люди: санитар, идущий под пули, чтобы вынести из боя раненого; автоматчик, прикрывающий отступление своего патруля; офицер, пытающийся предотвратить панику; артиллерист, накрывающий своим телом гранату, когда она угрожает его друзьям…

Лицо Дэмона было мрачным, даже грозным, как будто он хотел наброситься на слушающих с кулаками, но знал, что ему не позволят этого сделать. Толпа внизу оставалась спокойной, но Томми знала, это тревожная тишина, люди со страхом ждут, что еще скажет оратор. Дорогой, бедный, изумительный, невозможный человек: неужели он не понимает, что они не хотят слышать ничего, кроме гимна славе? Нет, он никогда не изменится.

– И вот они здесь, их имена высечены на этой плите. Это все, что осталось от их напряженных лиц, их надежд, их неприкосновенных душ. Они мертвы. Они были необыкновенно доверчивы, когда неотвратимо приближались к долине смерти. Они не искали никакой протекции, чтобы подольше сохранить себе жизнь, они не требовали никаких социальных привилегий, никаких отличий, никаких должностей, дающих власть или влияние. Они не требовали ничего. А как же мы, принявшие такой расточительный и щедрый дар? Окажемся ли мы настолько бессердечными, чтобы продолжать расхищение всех этих богатств? Предадим ли мы осмеянию их смерть, их медленную, ужасную агонию?…

– Власть! - продолжал он, мрачно кивнув головой. - Теперь она есть у нас. Мы держим ее обеими руками. Перед нами новый мир, чистый как стеклышко. Эти молодые люди заплатили за него наличными, и это была горькая плата, могу вас заверить. Горькая как желчь. Они заплатили своей жизнью не за мир ракет, бомб и колючей проволоки, не за мир заморских рынков, благоприятного золотого баланса и возможностей выпотрошить по-волчьи тех, кого нам угодно называть слаборазвитыми странами. Дорогие друзья, мы можем построить новый Иерусалим, но мы достигнем только того, чего добиваемся…

Томми поймала себя на том, что с силой сжимает руки. Да, правда. Человек - это животное, как говорил Кот, как говорил и Билл Боудойн. Человек слаб, он поклоняется фальшивым богам, у него просто гениальная способность выкарабкиваться из им самим же созданных трудностей лишь для того, чтобы попадать в еще более худшие положения; он эгоистичен, вероломен и жесток… Но люди все же должны надеяться. Надеяться на мир, на любовь, на щедрость, на возможность оказаться на залитом солнечном светом берегу реки, где старые люди могут сидеть и мечтать, а дети - играть без страха. Даже потерпевшие поражение, даже те, кто находится в глубочайшем отчаянии, те, кто испытывает на себе безграничный цинизм других, все они должны надеяться…

Слезы защипали ей веки; она заморгала, посмотрела на худую, осунувшуюся фигуру Дэмона. Он был одет в выходную форму, хорошо отглаженную, хотя сильно потертую на локтях и на плечах. Он даже надел свои орденские планки, исключая планку, обозначающую принадлежность к частям, получившим благодарность президента. Сидевший рядом с ней мэр Клаузен слушал Сэма почти с самозабвенным вниманием; человек по имени Хэрродсен и его компаньон, похожий на маклера по продаже недвижимой собственности, скрестив руки, нахмурясь, сердито смотрели себе на ноги. Милый Сэм!… Если им хочется ненавидеть его за то, что он говорит такие вещи, пусть ненавидят. Должен же кто-то сказать им это…