На берегах - Меркулов Олег - На двух берегах

Он метался от перелеска к перелеску, стараясь и добыть патронов, и расстрелять их получше. По отходившим тылам наши самолеты почти не били, они были заняты резервами немцев и, главное, действовали там, откуда шел грохот. Ночью, выскальзывая к дороге, он искал патроны, а днем, все эти три дня, расходовал, стреляя с предельно возможной дистанции по тем, кто двигался на восток.

Через три дня движение на восток вообще прекратилось, гул приблизился, потом с востока вдруг длинными колоннами пошли боевые немецкие части, и тут он расстрелял все, кроме последней обоймы к винтовке и двух магазинов к «шмайссеру».

Немцы не обращали на него никакого внимания - им было не до него. Ну и что, что кто-то в одиночку их обстреливал? Им было не до этого - они сматывались, они торопились уйти на какой-то другой рубеж обороны. Когда он стрелял, машины даже не останавливались, если он не убивал шофера. Если же он убивал шофера и машина мешала движению, немцы, паля по лесу, или заменяли шофера, или сталкивали машину с дороги и, попрыгав в другие, ехали дальше. Один раз, убив шофера, он пробил колеса большому тяжелому грузовику с какими-то ящиками, нагруженными вровень с кабиной. Так как ехать этот грузовик дальше не мог, а мешал остальным, то немецкий тягач, толкая грузовик в бок, оттер его к обочине. Машины так и шли, огибая этот грузовик, пока какой-то танк не ударил по грузовику гусеницей. Грузовик опрокинулся, ящики с него посыпались, но никто из немцев не думал их собирать.

Полицейским он тоже был не нужен. Служба полицейских здесь кончилась. Наверное, некоторые полицейские остались, ожидая решения своей участи, но многие и уходили с немцами. Их деревенские сани, нагруженные узлами, мешками, всяким иным скарбом, выглядели среди немецких машин жалкими. На санях ехали и женщины и дети, а к некоторым саням были привязаны коровы. Коровы не поспевали, петому что возницы то и дело подхлестывали лошадей, коровы, натягивая веревку, запрокидывая голову, бежали за санями неумелой, жалкой рысью.

В полицейских эти дни он не стрелял. Он не стрелял в них не потому, что щадил, а только оттого, что считал разумней стрелять в немцев. Они породили полицейских, они породили зло, творимое полицейскими, и за это все в первую очередь должны были расплачиваться они.

Между последними отходившими немцами - батальоном тяжелых танков, «Фердинандов», бронетранспортеров, набитых пехотой, - и нашими разрыв был с километр, а по времени - полчаса, не больше. Через эти полчаса, когда тыльный «тигр», держа пушку повернутой назад, прогрохотал, пролязгал на запад, с востока показались сначала тоже танки - шесть КВ и тридцатьчетверки, между которыми шли еще две тяжелые самоходки. Это был, наверное, тот авангард, который должен был не давать немцам на этом участке оторваться от боевого соприкосновения.

Люки у тридцатьчетверок были закрыты, не высовывались из-за броневых бортов, как это всегда бывает на маршах, и самоходчики; но Андрей с заколотившимся сердцем помчался к дороге.

Горло у него пересохло, он несколько раз сглотнул, потому что сначала не мог и кричать, а потом, швырнув лыжные палки вверх, как бы салютуя, заорал, махая на запад:

- Давай! Ребята, давай! Спасибо! Спасибо, что пришли!

Некто из башен или из-за бортов не высунулся, из-за грохота моторов и лязга гусениц его, видимо, даже и не слышали, но он об этом не думал. Даже когда авангард прошел, он все еще, через какие-то паузы, шептал, провожая взглядом последнюю самоходку:

- Давай, ребята… Давай!..

Потом, за авангардом, прокатилась мотопехота, пушки, все остальное, готовое в любую минуту, если немцы остановятся, если сядут в оборону, принять боевое развертывание.

Он стоял, не в силах стронуться с места, как бы боясь, что все свои исчезнут, и он опять останется в одиночестве.

Как отступали немцы южнее и севернее этого места, как преследовали их наши, он не знал, там могло быть и по-другому - через заснеженные еще поля, с боем за каждый километр, но здесь немцы поспешно отходили, видимо, к какому-то новому рубежу обороны.

Когда стемнело, он, то и дело оглядываясь на дорогу, прислущиваясь ко всем звукам, которые долетали до него, радуясь от каждого звука оттуда, вошел в лес, разжег, не таясь, костер, наварил еды, выпил весь спирт, наелся вволю, вволю же напился чаю и завалился спать. В первый раз после того сарая, где ротный разбудил его словами: «Вставай! Подъем, Новгородцев! Так можно проспать всю войну!» - в первый раз после той ночи он заснул спокойно. Ему, правда, пришла в голову мысль, что нельзя отказываться от осторожности, что в лесу могут шататься отставшие фрицы, но он от этой мысли отмахнулся. Все, что он сделал, это только затоптал угасавший костер, чтобы огонь не привлек ничье внимание. Он спал до света, просыпаясь с радостной мыслью, что он среди своих, что все, все, все кончилось! Сонно улыбаясь, шалея от этой мысли, он переворачивался на другой бок и засыпал снова.

- Ну что ж… Ну что ж… Сейчас выходим! - сказал он вслух, поворачивая к дороге, наблюдая, как навстречу войскам движется санитарная машина, как, пропуская ее, встречный поток отжимался вправо. В кузове, упершись одной рукой в кабину, отмахивая другой, стояла не то сестра, не то врач. Она то грозила кулаком шоферам, то показывала рукой: «Правей! Правей!» Андрей даже услышал, как она кричала:

- Сворачивай! Сворачивай! У меня тяжелые!

И ее жестам, и ее крику шоферы, водители танков, самоходок, видимо, не могли не подчиниться, брали правей, думая, наверно, что хорошо, что эта медичка такая решительная, что если ты сам будешь тяжело ранен, а около тебя будет такая же, как она, то с ней не пропадешь.

Он закурил, успел сделать только несколько затяжек, когда слева от него, в какой-то неполной сотне метров одновременно ударило несколько винтовочных выстрелов, резанула длинная автоматная очередь и коротко - видимо, наводчик был опытный - он то и дело поправлялся в прицеливании - затарахтел ручной пулемет.

Вздрогнув от неожиданности - ночью он не слышал выстрелов из стрелкового оружия, а в этот день и взрывы бомб и снарядов едва доносились, так далеко ушел фронт, - вздрогнув, он выплюнул папиросу, ударил по предохранителю «шмайссера» и выхватил из снега палки. От первых же выстрелов на дороге все смешалось, потому что «виллис» с аккуратной самодельной кабиной из фанеры, покрашенной в белый цвет, потому что этот «виллис», в котором явно ехало какое-то начальство, вдруг взял поперек дороги и ударился об грузовик, из «виллиса» выскочило несколько человек и резкими, длинными очередями из ППШ стали бить в ответ, ударил туда же, по лесу, и бронетранспортер, который шел за «виллисом», и вообще из разных машин тоже открыли огонь, а пехотинцы, упав на обочину, тоже палили по лесу, хотя, наверное, и не видели куда стрелять.