На берегах - Меркулов Олег - На двух берегах

- К Ферапонту! И больше никуда!- резал он ладонью воздух и задирал голову, как будто разглядывая через сотни километров колхоз Ферапонта Головатого, его дом, крыльцо и дверь, в которую ему надлежит после войны постучаться.

Врал, конечно, Ванятка. Напропалую врал и насчет фокусов, и насчет деревни, и насчет черной шляпы трубой.

В те редкие дни или просто вечера, когда рота, бывая во втором эшелоне, попадала в несожженные деревни, а встречались и такие - у немцев не хватало рук для всего,- в те редкие свободные часы вечеров, когда служебные дела кончались, Ванятка первым шел к околице или к почте, или к сельсовету, словом, к тому месту, где вечерами собирается молодежь. В каждой деревне есть такое место.

Как, по каким признакам узнавал о нем Ванятка, оставалось неизвестно. Но к посиделкам, как он называл такие гуляния, Ванятка тщательно умывался, подшивал стираную тряпочку вместо подворотничка, сбивал пыль с ботинок и обмоток и трогался. Шел он на посиделки особенной походкой - не торопясь, вразвалочку, закидывая в рот сразу много семечек, держа в левой руке чуть на отлете между пальцами козью ножку.

Щелкая семечки, Ванятка картинно подносил козью ножку, затягивался: семечки ничуть ему не мешали.

На посиделках под резкие звуки трофейного аккордеона он учил девушек-украинок танцевать полечку, краковяк и падеспань так, как танцевали их в его деревне.

Девушки приходили кучками, держались робко, стеснялись кавалеров.

Приходили девушки принаряженными в белые кофты, которые оттеняли их смуглые темноглазые лица, со многими монистами, в цветных юбках с передниками и босые.

Танцевать с ними следовало осторожно, чтобы под солдатский ботинок не попади хотя и закаленные длинным летом, но все-таки голые пальцы.

Пощелкивая семечки, Ванятка ходил среди девушек, бесцеремонно разглядывая их, пуская колечки дыма, трогая мониста. Девушки закрывали руками мониста, отодвигались, отбегали, краснели, прося:

- Та не чипайте! Та не замайте!

- А тогда для чего пришла! - строжился Ванятка, шагая за девушкой.

- Та побачить.

Ванятка цапал девушку за руку, та делала вид, что упирается, говоря:

- Та ось вы яки? Та хиба ж можны так? Та не замайте!..

Но Ванятка не обращал на это внимания:

- Ось такий! А ты думала!

- Ты кто? Фрося? Ганя? Наталка? А ну! - кричал он парню с аккордеоном, - вдарь еще разик краковяк!

Он тащил девушку в круг, другие девушки подталкивали ее, музыкант «вдарял» краковяк, и Ванятка, сбив пилотку на затылок, выделывал фигуры, подмигивая девушке, сильно, но и бережно водя ее по кругу.

Сбиваясь сначала, но потом перестав робеть, девушка подлаживалась. Танец, музыка ее захватывали, она рдела уже не от смущения, а от радости, мониста прыгали у нее на груди, рот, чтобы легче дышалось, приоткрывался, блестели зубы, сияли глаза. Ванятка в танце не позволял никаких вольностей, танцевал истово, покрикивал музыканту:

- Прибавь, паря! Отстаешь! - и подбадривал девушку: - Давай, подруга! Давай!

Как все танцующие, девушка была рада и вечеру, и веселью, и прикосновениям Ванятки - он то вел ее за руку, то, держа сразу за обе, делал с ней фигуру танца, то, крепко и нежно обняв за талию, крутил девушку.

Девушка, конечно, была рада такому обхождению и всему-всему, что происходило в этот вечер. Рада, а может быть, и счастлива, потому что счастье - это ведь сильная радость.

Прекрасными были эти вечера. Теплые, тихие, покойные, потому что и музыка, и смех, и радость нисколько не нарушают человеческой жизни.

Андрей тоже ходил на эти посиделки. Но танцевал он мало, так, чтобы поддержать компанию Вене. А Веня ходил, и девушки танцевали с ним охотно, особенно вальс, который он танцевал как-то легко, как-то размашисто, держась от девушки в полушаге и кружа ее так, что она невольно откидывалась ему на руку.

Постояв полчаса, станцевав раз, другой, третий, улыбнувшись девушке, которую он выбрал на этот вечер, подумав, что черная шляпа трубой и профессия фокусника нужны Ванятке, как рыбе зонтик, что никуда Ванятка от своей деревни не денется, Андрей уходил за деревню так, чтобы не очень слышался аккордеон. Здесь вообще был покой - стрекотали кузнечики, пели свои песни лягушки, иногда пролетал, гудя низким тоном, жук-олень, иногда в деревне мычала корова, вскрикивали сонно куры или не вовремя начинал кукарекать молоденький петушок, да тут же и затихал.

Здесь было и чище - не пахло бензином от машин на улицах и навозом, как во дворах. Здесь лежали заснувшие поля, вилась, уходила дорога к другой деревне, здесь тихо светила луна, как будто для того, чтобы каждый мог увидеть, как спит земля.

- Что это такое? - спрашивали солдаты друг друга. - Что сей сон значит? Мы вроде как в доме отдыха. И концерты тебе, и обмундирование, и другое всякое. К чему бы это?

Но ларчик открылся просто. Ночью пришли машины, и поднятая по тревоге бригада была переброшена за сотню километров южнее. Под утро, разгрузившись, все почувствовали, что воздух, песок под ногами, деревья - все это пахнет как-то особо.

- Днепр! - сказал кто-то.- Днепр, ребята!

И правда, на рассвете, быстро шагая, они пошли к нему, и ротный, то и дело пропуская взводы мимо себя, командовал:

- Живей! Живей! Не растягиваться! Не отставать! Рота! - кричал он в темноте. - Бегом марш!

Тяжело бежали, брякая котелками, фляжками, оружием. Чтобы пулеметчики не отставали, ротный выделил им четырех стрелков, отобрав ребят покрепче, и при каждом броске эти стрелки, поддерживая станок пулеметов под колеса, помогали бежать тому, кто был под станком. Дорога была песчаной, трудной для бега, и рота через десять минут переходила на шаг. Дав отдохнуть столько же или чуть больше, ротный опять командовал: «Бегом!»

Но все-таки они опоздали. Они вышли к берегу, когда почти рассвело, когда над Днепром поднимался сероватый, прохладный туман.

- Ориентиры - видимых нет. Ориентиры укажу дополнительно. Противник занимает правый берег Днепра. Силы противника - неизвестны,- ставил ротный боевой приказ.

Они - три командира стрелковых взводов, Бодин, старшина и помкомвзводы, ротный приказал быть и им,- они все сгрудились вокруг ротного. Он стоял у воды так, что иногда волна чуть-чуть побольше мочила ему сапоги, но он не обращал на это внимания.

Днепр дышал - чуть шелестели поднятые предутренним ветерком волны, время от времени всплескивала рыба, несколько раз они слышали, как крякала утка, пискнула спросонья чайка.

Туман поднимался, Днепр с каждой минутой смотрелся дальше - темная с отблесками кое-где вода. Сколько метров этой воды было перед ними, Андрей не знал, потому что тот берег не просматривался, лишь угадывался пока. Он наклонился, потрогал рукой воду - она не была очень холодной, она казалось даже теплей, чем туман.