КОЛЛЕКТИВ АВТОРОВ - «КЛЯНУСЬ ПОБЕДИТЬ ВРАГА!»

– Вот так замочили мы трусы, из-за такого пустяка! – она обернулась к Люции. – Смотри.

Снова ударил в ноздри тяжёлый острый запах. Комок подступил к горлу. Но теперь Люция не отводила взгляд.

Всё так же неподвижно, удивлённо, смотрела в небо мёртвая Мария. Уже не кровоточила – запекалась, чернела рваная рана в её груди. Убита, надёжно, не встанет…

…а бок о бок с ней, распростёртая в луже крови, в предсмертных корчах билась вторая девушка, такая же худенькая и кареглазая, в синем платье – сестра, близнец. Пулемётная очередь перерезала её поперёк живота, веером по траве разлетелись кровавые клочья мяса и обрывки платья. Ещё раз с мучительным хрипом поднялась и опустилась, застыла грудь расстрелянной. Булькнуло в горле, рот приоткрылся в беззвучном вскрике. Вишнёвыми косточками в пузырящейся крови белели маленькие ровные зубки. Остановились, остекленели блестящие от слёз глаза. Вытянулись рядом две пары исцарапанных пыльных босых ног, прильнули друг к другу два перебитых тонких тела в лохмотьях синего ситца. Будто отражённые в зеркале, восковея, натягиваясь кожей на скулах, запрокинулись щекой к щеке круглые веснушчатые лица, по самые брови закрытые белыми платочками – хоронились от солнца, берегли девичью красу юные хуторянки. Разметались две тяжёлые тёмно-русые косы с вплетёнными в них ленточками, голубой у Марии, белой у сестры. Мелькнуло – ведь, наверное, так и отличала мама своих кареглазок?

Энн нагнулась и достала пропуск из кармашка убитой.

– Эту звали Яна. Откуда она взялась? Наверное, выскочила из леса. Ну вот, в один день родились – и в пять минут обе готовы, – рассмеялась Энн. – На двоих тридцать лет.

Энн порвала пропуск и отбросила клочки.

– Такого курьёза с двойняшками я ещё не видела. Стань-ка здесь, я сфотографирую тебя с ними, на память.

Энн вынула из полевой сумки маленькую фотокамеру. Люция обошла расстрелянных девушек, встала рядом с ними. Уже не тошнило от запаха крови – странное чувство лёгкости, будто звенели, пели как струны арфы, напряжённые нервы. С гордостью Люция взглянула на распростёртых в кровавой траве варварок: да, всё правильно, так должно быть. Решительно, будто прыгая с вышки, она шагнула вперёд и наступила на убитых. Под ногами чмокнуло, хрустнули рёбра, мягко, как в дорожную грязь, вдавились в тела её подкованные ботинки. Воздух вышел из раздавленной груди Яны, её губы вздрогнули, мёртвая тихо застонала. Дрожь пробежала по телу Люции, но, преодолевая себя, она выпрямилась и победным жестом вскинула над головой карабин.

– Чёрт возьми, прекрасно! – воскликнула Энн, опустив камеру, жадно, слепо глядя на Люцию зеркальными овалами очков. – Ты просто символ нашей расы! Вот таким будет памятник победе, когда мы наконец растопчем эту погань.

Камера щёлкнула дважды. Люция смущённо улыбнулась, опустила глаза, снова ступила на траву. Хлюпало под ногами. Люция заметила, что к носку её ботинка прилип побуревший от крови лоскут синей ткани – вырванный пулей клочок платья. Наклонясь, она взяла лежащую на траве косу с белой ленточкой и небрежно обтёрла ей ботинки. Энн одобрительно усмехнулась:

– Молодцом, рядовая. Вижу, толк из тебя будет. С боевым крещением.

Взглянула на часы:

– Возвращаемся. Как раз успеем к ужину.

Остывающее солнце уже цеплялось за верхушки деревьев. Девушки шли вдоль кромки леса к оставленному на обочине мотоциклу.

– Ты совсем как моя мама, учительница, – задумчиво сказала Люция. – Она тоже говорила мне так – на нас ведь вся надежда, мы последние защитники этого мира, не имеем права на жалость. Пошлю карточку маме, она будет рада.

– Хорошая у тебя мама, – не сразу откликнулась Энн, и её голос странно дрогнул.

– А кто твоя мама? – неожиданно спросила Люция и тут же испуганно осеклась – так резко обернулась Энн. В багровых лучах солнца жуткая гримаса исказила её лицо. Энн сдёрнула тёмные очки, и Люция отшатнулась – словно наотмашь по лицу хлестнул взгляд огромных, угольно-чёрных, горящих безумным холодным огнём глаз. Невозможно… ведь ни с чем не спутать такие пронзительные, блестящие, как маслины, глаза. Признак самой ненавистной расы, выродков человечества, злейших врагов Империи…

– Вот так, – Энн, видно, овладела собой, горько усмехнулась. – Четверть этой поганой крови во мне. Мама…Удавила бы гадину своими руками, да вот – без меня засунули её в газовую камеру со всем их семейством… Всю жизнь мне быть в этих очках. Никогда человеком не стать, таким, как ты…

Люция в ужасе смотрела в глаза Энн. Там, в глубине этих бездонных провалов, схватились два смертельных врага. Собственная кровь разрывает её… Ненормальная… Что ей чужая боль?

«…наверняка без пропуска… сними её…»

Нельзя было повиноваться ей? Но как можно не выполнять приказ? И разве не тому же учили в школе и дома? Разве не об этом говорил вождь в своей речи по радио, в день объявления войны?

«Я требую от моей молодёжи не просто жестокости. Мир должен содрогнуться перед вами!»

«…удавила бы гадину…»

Нет, Энн права, всё правильно… Но всё же Люция невольно облегчённо вздохнула, когда Энн отвернулась. Она не успела снова надеть очки. Тихо стукнул револьверный выстрел в лесу. Пуля ударила Энн в грудь, отбросила её назад, переломив позвоночник. Не вскрикнула – сразу обмякла, уронив парализованные руки, кулём осела наземь. Уже не видящие, затуманенные мукой, страшно расширились, выкатились из орбит чужие чёрные глаза. Люция отпрыгнула, побелевшими пальцами сжимая карабин. Врага не видно. Но спазмом замерло сердечко – ощутило беспощадный взгляд сквозь прицел. Вот оно…

…мечтала об этом, героически погибнуть, отдать жизнь за Родину?

Как красиво круглым почерком выводила пропись в школьной тетрадке: « Dulce et decorum est pro patria mori !»

Но это совсем не то, нет!

– Ма…ма… – хрипела в агонии Энн.

Умирать здесь, сейчас?… так страшно и больно?

Полное смертного ужаса тело уже действовало бессознательно. Люция уронила карабин и подняла руки.

– Иди сюда, тварь! – голос на её языке, но с жутким, леденящим акцентом.

Покорно ступила на зов. Шатаясь на дрожащих ногах, вошла в лес. Кто-то схватил её поднятые руки, вывернул назад. Пуговицы отлетели с треском, китель Люции распахнулся, открывая маленькие груди в белом льняном лифчике. Прихрамывая, подошёл сзади смуглый черноволосый парень в истрёпанной грязной гимнастёрке. Вспомнила заученные наизусть знаки различия варваров. Офицер, младший лейтенант… Да, Энн рассказывала о таких. Хуже зверей, остервенелые дикари, тупые фанатики. Разбитые, окружённые, ещё не способны понять, что им конец, прячутся в лесах… Лейтенант коротко бросил через плечо: