Шараф Рашидов - Сильнее бури

- Да… Мы… мы осваивали…

- Вот и чудесно. Мы как раз тоже надумали поднимать целину. В этом году вам придется поработать на уже освоенных землях, а в будущем в мы направим вас в одну из «целинных» бригад. Думаю, это будет полезно и для вас и для нас. В ваши годы…

Но тут случилось неожиданное: Назакатхон заплакала, и на этот раз трудно было усомниться в ее искренности. Не отнимая от глаз батистового платочка, она бормотала сквозь слезы:

- Я же училась в школе… Все говорят, что я хорошо пишу и умею вести протоколы… А вы меня - в поле… Потому, что я здесь чужая… Я ведь знаю, в колхозном правлении сейчас нет секретаря… Только я слышала - Михри опять на него метит!

У Айкиз была привычка: когда ей надо было поразмыслить над чьей-нибудь просьбой, она принималась ходить по комнате, вонзив руки в карманы жакетки, задумчиво опустив голову… Посетителю начинало казаться, что она его не слушает, но Айкиз вдруг круто останавливалась, возвращалась к столу и спокойно, подробно рассказывала собеседнику, чем и как думает ему помочь. Так и сейчас: она поднялась из-за стола, прошла к окну, постояла с минуту, легонько барабаня пальцами по подоконнику, а потом с укором сказала:

- Относительно Михри вы ошибаетесь, она просится работать на новых землях. Вот и вам последовать бы ее примеру! - Подумав, она спросила: - У вас есть дети?

Назакатхон в ответ только всхлипнула. Айкиз не поняла, что должен означать этот горький вздох. Как же поступить с этой девушкой, не привыкшей, видно, к настоящему труду, многого не понимавшей, слабой и беспомощной? И глаза у бедняжки на монром месте… Может быть, жизнь ее омрачена неурядицами или в семье что-нибудь неладно? Айкиз стало жаль, девушку… Правда, Назакатхон мало напоминала страдалицу, в ней угадывался нрав веселый и беззаботный; но ведь внешность обманчива. К тому же, и веселым людям порой живется невесело. Откажешь девушке в ее просьбе - и к прежнему горю прибавится новое… Да и не было у Айкиз веских причин для отказа. Судя по всему, в поле от Назакатхон мало будет пользы… А у Кадырова действительно освободилось место в конторе. Почему же не рекомендовать Назакатхон на это место? Айкиз что-то написала в своем блокноте и, вырвав листок, протянула его Назакатхон:

- Вот записка к Кадырову. Он оформит вас на работу. Смотрите не подведите меня! И утрите слезы, они вам не к лицу!..

Назакатхон осторожно смахнула со щеки последнюю слезинку. Спрятала в карман записку,с веселым облегчением поблагодарила Айкиз и быстро, чуть ли не бегом, вышла из комнаты.

День массового выхода, который Айкиз ждала с каким-то радостным нетерпением, оказался лишь началом новых забот, новых светлых надежд.

Но теперь Айкиз было легче. Дня через три после того, как над степью разостлался бессонный гул тракторов, из города вернулся Алимджан. Поздним вечером они пошли бродить по кишлаку, который Алимджан не видел уже несколько месяцев. Было темно, в небе серебряной изогнутой проволочкой повис молодой месяц; звезды задумчиво переглядывались друг с другом; далекой кисейной тучкой светился Млечный Путь - «соломенная дорога»… Алимджан и Айкиз, под умиротворяющее журчание арыков, прошли по притихшим улицам кишлака, посидели в саду, ноторый сейчас, ночью, выглядел нелюдимым и сумрачным. Потом Айкиз потянула мужа в степь.

- Ты давно не был в степи, милый… Помнишь, какая она ночью? Она живет, разговаривает…

Они шли молча, знали, что успеют еще наго- пориться, а теперь им хотелось просто побыть вдвоем. Айкиз прижалась горячей щекой к плечу Алимджана и чувствовала себя самой счастливой на свете.

- Как долго мы не виделись, Алимджан, - тихо, с запоздалой тоской, сказала она.

- Мне кажется, несколько лет!.. - так же тихо ответил Алимджан.

- Да, долгие-долгие годы!..

- Целую вечность! Целую вечность, Айкиз!..

Под ноги им легла угомонившаяся пыль дороги, бегущей рядом с шоссе. Возле уха Айкиз мягко прошуршало крыло летучей мыши. Айкиз еще крепче прильнула к Алимджану и шепнула чуть лукаво;

- Что бы я делала без тебя, Алимджан?..

Алимджан. улыбнулся.

- Мне говорили, что ты тут без меня горами ворочала!

- Без тебя? Нет, ты все время был со мной… Без тебя я не выдержала бы.

Выйдя в степь, они остановились и долго стояли, вглядываясь в ночь, слушая ночь.

Степь жила. Они были здесь одни, совсем одни; но это было не то одиночество, которого ищут люди, бегущие от людей. Они были одни, но в живом, обитаемом мире, богатом трудом и дружбой тружеников.

Айкиз любила ночную степь. Ночью жизнь степи была даже ощутимей, чем днем.

Днем степь не казалась такой необозримой. Мглистое знойное марево затуманивало дальнее очертания, степь была залита золотой лавой солнечного света. Песни и шепот, шумы и шорохи - все сливалось в ровный, сплошной гул.

Ночью же этот шумный, яркий, однообразнопестрый поток словно разбивался на отдельные ручейки. И тому, кто хотел послушать ночь, которая многим кажется пустынной и безмолвной, она удивительно красноречиво рассказывала о примечательных и скромных делах людей, обживающих степь.

Айкиз и Алимджан стояли, обнявшись, и жадно внимали рассказу ночи…

Вся степь, от горизонта до горизонта, была усыпана огоньками. Среди этих огоньков - то яркие, то еле заметные, то переливающиеся, то бледные, белые и красноватые… Одни из них двигались, другие чуть колыхались, третьи мерцали в темноте драгоценными камушками…

Далеко, на краю земли, видно скромное созвездие белых точек. Айкиз знала: там бурили артезианскую скважину. Чуть в стороне мигают огни метеорологической станции, которую днем отсюда не разглядишь. А вон пробивается тусклый свет из палатки почвоведов. Трепетным пламенем горят костры на полевых станах. Ближе к горам тоже светятся алые мохнатые звездочки, только поменьше, - это костры у шалашей, поставлей- ных чабанами, а чабаны обычно уходят со стадами далеко.

Что-то завораживающее было и в четких светлых кружочках, перемещавшихся по степи в самых различных направлениях; казалось, это звезды кружатся в медленном хороводе. Айкиз, однако, отрадно было сознавать, что это вовсе не звезды, а фары тракторов, поднимающих целину… Сколько же таких огней в степи!

Тракторы, как и днем, ворчали сосредоточенно, увлеченно, но теперь, ночью, каждый звук слышался сам по себе, самые тихие голоса разносились далеко-далеко… Где-то захлебнулась разудалой песней гармонь. Чей-то протяжный, зовущий крик прорезал ночную тишь. И снова все смолкло; только, не затихая, плыл над степью гул тракторов, который, казалось, стал частью тишины… Но вот издалека долетел нежный, серебристый звон кобуза, где-то запел най, и в неторопливые эти звуки вплелись раздумчивые человеческие голоса: кто-то, оставшись наедине с ночью, делился с ней своей тоской по возлюбленной, по семье, рассказывал о своих помыслах, мечтах, тревогах…