Афанасьева Елена - ЗНАК ЗМЕИ

- Зачем министру задерживать какого-то спивающегося художника? - не поняла я. При слове «спивающегося» свекровь зыркнула в мою сторону, но смолчала. Вслух произнесла только:

- Кайл.

- Что?

- Кайл. Волк. Подруга твоя драгоценная говорила, что Ашот звонил в Москву и все повторял: «Кайл - Волк».

- И...?

- Как ты с такими мозгами чего-то в жизни добилась?! Простого сопоставления сделать не можешь?! Кайл - Волк. Волков - министр ваш.

- Мудрая женщина! - оценил Шейх. - Я же говорил, что где-то это слышал. - Кайл - Волк -Wolf. В твоем, - кивнул в сторону Хана, - представительстве я это и слышал. Ты, совсем белый, это в телефон кричал.

- Но какое отношение ростовский бандит... Ну, не бандит, честный предприниматель с темным прошлым, какое он имеет отношение к министру-капиталисту? - все еще не могла понять я.

- Это лучше у бандита спросить. Или у капиталиста. Сын мой где? - спросила Каринэ голосом, в котором не осталось ничего, кроме безнадежности.

- Вы его мама?! - и без того перепуганные глазки Хана стали совсем узенькими. - Я не виноват! Честное слово, я не виноват! Сердце. Врач сказал, что сердце. И печень потом отказала. Мы лучшего врача к нему вызвали. Очень хорошего врача...

Бормотание Хана переходило в истерику. Еще чуть, и он сорвался на визг:

- Не виноват я! Я не виноват! Не виноват! Нельзя меня в тюрьму! Таким, как я, в тюрьму нельзя! Нельзя-я-я-я на-а-а-ам!

- Чем он лучше других? - спросил Шейх.

- Не лучше. Хан имеет в виду особенности собственной сексуальной ориентации, - догадалась я, вспомнив мелькавшего летом в ханском дворе мальчика из соседнего подъезда. - И знает, что по неписаным тюремным правилам с его сексуальными пристрастиями в наши тюрьмы лучше не попадать.

Стакан воды, выплеснутый Корой в лицо Хану, чуть умерил его истерику.

- Я ничего... Я ничего... Только сделал, как просил Волков. Охранники следили за дорогой. Когда этот человек появился, попросили зайти его к нам. Вежливо попросили. А он нетрезв был...

- Он не мог быть нетрезв. Он был зашит, - произнесла Каринэ, но по глазам свекрови я поняла, она сама не верит тому, что говорит.

Конечно. В самолете наливали, и Кимка, бедный Кимка, не сдержался. Решил, что от одной стопки ничего не случится. А где одна, там и вторая, за такую находку можно и выпить. Ведь он думал, что везет мне алмаз. Глупый. Боже мой, какой глупый! Неужели он думал, что какой-то стекляшкой можно все исправить?

- Что значит «зашит»? - не понял Шейх.

- Алкоголизм. Когда под кожу вшивают капсулу, даже полстопки спиртного могут привести к летальному исходу, - пояснила я. Бедное Высочество! Думает, куда попал! Трущобы, алкоголики, президенты республик нетрадиционной сексуальной ориентации. Не республики нетрадиционной ориентации, а президенты.

- Да-да! Полстопки могут привести... - бурно поддержал Хан. - Говорю же, что не я виноват. Был нетрезв, и к нам в постпредство идти не хотел. Тогда охранники потащили его, он стал сопротивляться... Чтобы не сопротивлялся, в него еще виски влили...

- Сколько? Влили сколько? - спросила я.

- Стакан... или полстакана. Не помню точно... А он весь обмяк и задыхаться стал.

Полстакана виски с зашитой капсулой и с Кимкиными сердцем и печенью... Приговор.

- Сам задыхаться стал, мы с ним ничего плохого не делали. Пока доктор приехал, он уже без сознания был... Доктор даже бригаду реанимации привез и аппаратуру. Честное слово, всю, какую надо, аппаратуру приволокли.

Волчара обещал забрать задержанного, но доктор сказал, его с места трогать нельзя. Так и лежал. Несколько дней. А потом...

Хан шмыгал и шмыгал носом.

- Никакие приборы не спасли. Сердце не работало... Я Волчаре позвонил, чтобы он тело куда хочет забирал. Мне покойников в постпредстве не надо... - бормотал Хан, пока не перевел взгляд на Карину. Смолк.

- Где он?

Голос свекрови стал похож на звон надтреснутого кувшина. Услышав о смерти старшего сына, Каринэ не забилась в истерике, не закричала, не стала рвать на себе волосы. Она стояла, молчаливая и грозная, на наших глазах постаревшая армянская Ниоба <���В древнегреческой мифологии жена царя Фив Ниоба потеряла семь сыновей и семь дочерей и стояла, оцепеневшая от горя, пока налетевший вихрь не перенес ее на родину, в Лидию, где высоко на горе Сипиле теперь стоит обращенная в камень Ниоба. (Прим. авт.)>, чья нескончаемая внутренняя сила то и дело оборачивалась против нее самой.

Даже в самой страшной из всех страшных для матери ситуаций она не позволяла себе оказаться слабой. Не могла рухнуть, забиться, закричать, завыть по-бабьи, в голос.

- Где он? - только и переспросила Каринэ. И натянула на плечи платок, хоть за окном в этом теплом сентябре было еще плюс двадцать два.

- Не знаю! Волчара знает. Все знает только Волков! Труп, ой, простите, тело... в общем, выволокли, загрузили в машину Волкова. И куда увезли, не знаю... Что со мной будет, что со мной теперь будет... Вы заявите... - повизгивал Хан.

- Ничего с тобой, иродом, не будет. Говно не тонет. Ты, сволочь, еще и третий срок избираться станешь, совести хватит, - произнесла Каринэ. И вдруг обмякла так резко, что прозорливый Кинг-Конг еле успел подхватить ее осевшее тело.

- Мам-а-а-ааа!

Никогда в жизни я не звала ее мамой. И уверена была, что под пытками, и пред Страшным судом, и в повседневности, и в Вечности нет силы, способной заставить меня назвать эту изуродовавшую всю мою жизнь женщину мамой. Но сейчас я кинулась к ней, зарылась лицом в ее тепло и зарыдала. Исступленно, как в детстве, когда, обидевшись на родителей, зарывалась в подол штапельной юбки своей старенькой бабушки и доходившие до конвульсий рыдания избавляли от скопившейся внутри обиды и боли.

И сейчас крики «Кимка! Ки-муш-ка-а-а!», вырывающиеся из меня в подол Карининого платья, спасали от боли, которая, казалось, не выплеснись она в крике, способна была разорвать меня изнутри. С криком боль выходила из меня, ослабевала.

Каринэ не кричала. Как три месяца назад не кричала потерявшая мужа Женька. Свекровь сидела окаменелая. Ее нынешняя боль, боль потерявшей сына матери, ни в каком крике выйти не могла.

***

Вечером приехала Женька. После своего Цюриха она чуть ожила, даже поехала по заданию своего агентства на какую-то съемку в посольство Армении, что располагалось в бывшем Лазаревском институте в Армянском переулке. Но как только дозвонилась ко мне домой и услышала: «Ким умер!» - бросила все дела и приехала к нам.

Погладила меня по голове. Теперь мы были с ней в похожей ситуации. Обе вдовы мужей, с которыми разведены. Но разность нашего горя была очевидна - умершего Кимку я жалела, но не любила. Женька же, кроме Никиты своего, не любила никого. Оттого, узнав о смерти Кима, она первым делом пошла не ко мне, а к совершенно незнакомой ей Коре. Каринэ со словами «Тцавт данем» <���Доброе обращение, дословно «Унесу твои боли» (арм.).> прижала Женьку к себе, и та обняла мою свекровь как родную.