Пётр Заводчиков - Дыша одним дыханьем

— Далеко еще! — кричал Петров. — Гоните! — Его поражало это доходившее до наивности бесстрашие девушек, не понимавших, что тут уже и есть передовая, может быть, даже самое жаркое место боя.

Первые грузы еще сбрасывались на левом берегу в только что отбитых у противника траншеях: стальные щитки, за которыми могли укрыться пехотинцы, проволочные пакеты МЗП (малозаметных препятствий), мотки колючей проволоки, противопехотные и противотанковые мины, заряды взрывчатки, предназначенные для подрыва вражеских укреплений. А девушки уже поднимали, перевязывали раненых и укладывали на удобные носилки, установленные на нартах.

Обратный рейс через простреливаемое насквозь пространство реки — и снова туда, на левый берег!

Первая вражеская траншея, разбитая, исковерканная огнем орудий, была захвачена быстро, с ходу, дальше бой становился все упорнее и тяжелее. Потери росли. Старшина уже не слышал задиристых шуток — девушки перевязывали раненых торопливо, молча. По разгоряченным лицам бежали, смешиваясь, струйки пота и слез. Столько пережившие ленинградские девушки плакали от острой жалости к искалеченным, терявшим кровь и силы людям, бойцам, которых они подбирали в снегу.

Носилки на нартах были одиночные, и класть на них полагалось по одному раненому. Но пока сделаешь рейс через реку, пока вернешься назад… Лиза Самойлович огляделась вокруг и крикнула напарнице:

— Клади второго!

— Не поднимут на берег, — с сомнением ответила та, взглянув на собак, но уже через минуту тащила еще одного раненого к нартам.

— Поможем, — Лиза скинула полушубок, накрыла им бойца, и сама впряглась в постромки…

Рейсы следовали один за другим. Через Неву были уже проложены первые редкие еще дороги, у спусков и подъемов на них скапливались машины, переворачивались конные повозки… Немцы били по переправам, а собачьи упряжки бежали без дорог, по целине, ничто не преграждало им путь.

Вначале раненые с недоверием относились к собачьим упряжкам, неохотно ложились на нарты. Но вскоре об этих упряжках знали на всем фронте у Невы — их называли упряжками милосердия.

Вера Александрова привезла на пункт медицинской помощи тяжело раненного, не молодого уже командира. Всю дорогу он лежал, закрыв глаза, и не проронил ни слова, только кусал губы. Когда путь был окончен и девушки хотели снять раненого с нарт, он отстранил их рукой:

— Где мой вещмешок?

— Да здесь он, никуда не денется.

Подошел врач:

— Несите раненого на операционный стол.

Командир посмотрел на него и отрицательно мотнул головой:

— Дайте вещмешок… Без него не позволю себя нести.

— Вот оно, ваше барахло, нашли о чем думать! — взорвалась Вера.

— Так, — сказал командир, — развяжите. — Он медленно засунул в мешок руку и вытащил оттуда кружок копченой колбасы, должно быть полученной в посылке с Большой земли, и маленький трофейный пистолет.

— Вот, возьмите… для ваших собак. — Затем показал глазами на пистолет: — А это вам, девушка, на память… И спасибо… А теперь можете тащить меня на стол, пусть режут.

За то время, когда через Неву еще не ходили машины, девушки успели перевезти на левый берег тонны инженерного имущества. Это было большим подспорьем для стрелковых частей, но вывоз раненых стал все же главной работой девичьей команды. Одна Вера Александрова доставила с поля боя на пункты медицинской помощи 80 человек, Лиза Самойлович вывезла 72 человека, Тося Симачева — 68, Тося Васильева — 54, Нина Бутыркпна — 46… Всей своей девичьей командой они эвакуировали из-под огня 1800 раненых!

Подразделение редело, выходили из строя вожатые упряжек, теряли под огнем собак, но вывоз раненых не прекращался. Сперва каждую упряжку водили две девушки, потом одна. И число собак в упряжках сокращали, порой с пяти до трех, а все же везли.

Орлик был первой ездовой собакой, которую команда потеряла на Неве. Он заметил в тонком ледке какой-то блестящий предмет и выдрал лапами мину, она взорвалась. Спасти истекающего кровью Орлика было невозможно, и Петров, видя мучения, приказал бойцу: «Пристрелите».

Дверь землянки открылась рывком. Вера Александрова вскочила с нар:

— Товарищ старшина!..

— Собрать все упряжки, — прервал ее доклад Егор Сергеевич, — укладывать имущество! Отбываем через час.

Лицо его было озабоченным и: напряженным, движения резки, и Вера, любившая все выяснять досконально, на сей раз удержалась от вопросов. Она оглядела землянку, освещенную желтым огоньком трофейной плошки. Кто его знает, как называлась у немцев эта круглая коробочка из коричневого картона, наполненная парафином. Размером она была не больше банки от сапожной мази, но фитилек ее горел прилично — все-таки свет. Гитлеровцы, бросая траншею, оставили много таких плошек.

Землянка была тоже немецкая, отрытая основательно, с солидным накатом. Девчата, заняв ее, брезгливо, двумя пальцами, сдергивали с нар лежавшие там вещи — какой-то вязаный набрюшник, полотенце, тряпки, куски брезента, выбросили мешки с соломой, на которых спали немцы, потом долго вымораживали землянку, чтоб избавиться от тяжелого чужого духа. Все вещи, которыми пользовались прежние обитатели, все, что напоминало о них, вызывало гадливость. Но с тех пор прошло много дней, постепенно девушки обжились, дух в землянке был уже свой, может быть, тоже не очень легкий — пахло сырой одеждой, овчиной и еще мылом и одеколоном. В переднем углу на столике из двух коротких досок стоял осколок зеркала, на покатой стене у нар появились фотографии и картинки, над раскаленной печуркой сушилось несколько предметов несомненно женского туалета. А на земляном полу подчас можно было увидеть клочья черной, серой или рыжей собачьей шерсти. Но сегодня дневалила Валя Глазунова, она убрала все аккуратно, и пол был чист.

Человек привыкает к месту. Пожили здесь недели две, и вот не хочется уходить. Нет, им тут нелегко приходилось: работали другой раз столько, что потом не верилось — как могли? Мерзли в снегу, теряли подруг. Перед Верой возникло бескровное лицо Тоси Васильевой, как-то сразу выцветшие, невидящие глаза. Девушки торопливо перевязывали Тосю и никак не могли остановить кровь. Рука Тоси была совсем раздроблена. Удалось ли врачам спасти Тосину жизнь? Руку-то она наверняка потеряла. Каково девятнадцатилетней девчонке без руки!

Но было и хорошее, сделавшее дорогим это место. Все время не покидало чувство полезности и нужности того, что они делали. Сваливались на нары без сил и засыпали, кажется, в то же мгновение, но и усталость была совсем иная, и даже сон, потому что ты ведь вытащила сегодня, вывезла, отняла у смерти пять, или десять, или пятнадцать человек. И вчера было то же, и будет завтра, наверно, если только сама останешься жива. Но за это не так уж страшно отдать и свою жизнь.